Виктор Борисов-Мусатов

Звучащие краски

Работам Борисова-Мусатова свойственен удивительный мелодизм. Его принципы - использование плавной линии, приверженность к определенным цветовым сочетанием, "плоскостность" живописи, погружение зрителя в атмосферу поэтической медитации.

Самые ранние дошедшие до нас произведения Борисова-Мусатова вовсе не предвещают рождения художника, ставшего одним из лидеров нового искусства начала XX века. Они - вполне ученические и, по всей видимости, являются результатом прилежной учебы молодого живописца у своего первого учителя, В. Коновалова. Верность натуре, точность линии, копирование цвета, правильное выстраивание иллюзорного пространства - вот что отличает, например, мусатовское "Окно", написанное в 1886 году. В. Коновалов, выпускник петербургской Академии художеств, щедро делился со своим учеником знаниями, полученными в а!та та1ег. В этих оценках нет ничего уничижительного, хорошая первоначальная школа - залог того, что ученичество, при наличии таланта и творческой энергии, разовьется в самобытное творчество. Это как раз мусатовский вариант.

Прежде чем стать ни на кого не похожим, Борисов-Мусатов переболел рядом "влияний". Одно из первых - живопись Ж. Бастьен-Лепажа (1848-1884); об этом влиянии свидетельствует уже упомянутое "Окно". Увлечение продолжилось в Москве, во время учебы в МУЖВЗ. Борисов-Мусатов, всю жизнь писавший стихи, даже сочинил тогда на эту тему шуточное четверостишие: "Давно ли был мой идеал/ Учитель Коновалов наш?/ Но в Третьяковке побывал -/ В мечтах один Бастьен-Лепаж". Художник вспоминал, что "Деревенская любовь" французского живописца стала для него откровением, показав ему, как может и как должен быть свободен творец.

"Французский" период в судьбе Борисова-Мусатова длился довольно долго. Часто говорилось о "задетости" (формула Добужинского) молодого художника импрессионизмом, и доля истины в этом утверждении есть - в пользу этого говорят последние "допарижские" картины и этюды Борисова-Мусатова, созданные в 1894-95 годах. Но встреча в Париже с новейшим искусством заставила его интенсивно двигаться дальше. Характеристику этого периода дал сам художник: "Мои художественные горизонты расширились; многое, о чем я мечтал, я увидел уже сделанным; таким образом, я получил возможность грезить глубже, идти дальше в своих работах". Уже в этом "автосвидетельстве" появляется ключевое для зрелого художественного мира Борисова-Мусатова слово - "греза".

И тут нельзя не вспомнить П. Пюви де Шаванна, которого молодой русский художник провозгласил лучшим живописцем современности. Творческое кредо Пюви де Шаванна: "Произведение рождается из своего рода смутной эмоции, в которой оно пребывает, как организм в зародыше. Затем я ищу зрелище, которое станет ее точнейшим переводом». Стилистические принципы Пюви де Шаванна (плоскостность, условность изображения, приглушенная цветовая гамма, сновидческая атмосфера), воспринятые Борисовым-Мусатовым, надолго определили характер его произведений — в сущности, он никогда им и не изменял, лишь «претворив» в контексте собственных поисков. Среди этих принципов следует особенно отметить использование одной модели для создания всех женских образов отдельной картины. Борисов-Мусатов в этом смысле — последовательный «ша-ваннист»; ряд его моделей, первоначально представленный сестрой, Е. Мусатовой, со временем пополнился женой и Н. Ю. Станюкович.

Еще один немаловажный «парижский» нюанс: друзья прозвали его там «японцем». Европейское искусство второй половины XIX века бредило Востоком; «побредил» им и наш герой. Возможно, начала прихотливой и вместе с тем точно выверенной мусатовской линии, в основе своей музыкальной, нужно искать в этом увлечении

Вернувшись в Россию сложившимся в техническом отношении мастером, знатоком формы и цвета, Борисов-Мусатов некоторое время искал свою тему, которая помогла бы ему выразить волновавшие его "грезы". Он искал зримую "форму" идеального мира, не дававшего ему покоя, - мира, потерянного ослепшим современным человеком. Не слишком известный факт: первые декорации мусатовского "иного" мира воспроизводили античность (эскизы к картине "Рабы", идиллия "Дафнис и Хлоя"). Но вскоре он оставил эту эпоху; в его творчестве громко заговорил XVIII век. С чего началось это увлечение стариной? Быть может, с лета 1900 года, проведенного в музейном здании саратовского Радищевского музея, где в огромном количестве были представлены старинные вещи и предметы усадебного быта. Быть может, с посещения Слепцовки (дневниковая запись: "Бродил по старому заснувшему парку и вспомнил Пюви де Шаванна. Как он правдив! Его живопись - музыка"). Быть может, с влюбленности в Зубриловку, куда художник, по его словам, ездил "набираться старинного духа".

"Гобелен" (1901), появление которого сопровождалось восторженным шумом, убедило Борисова-Мусатова в верности выбранного направления. Еще одна дневниковая запись, относящаяся к этой картине: "Наконец-то я нашел форму мечты. "А какая эпоха?" - спросите вы. А это, знаете ли, просто "красивая эпоха"". То есть нами упомянутый XVIII век оказывается не совсем XVIII веком. Это принципиально. Если этого не понимать, то можно повторить ошибку многих современников художника, называвших его "вторым Сомовым". При некоторой близости к кругу "Мира искусства", которую культивировали сами "мирискусники", Борисов-Мусатов "содержательно" сильно от них отличался. Сомов (как и большинство "мирискусников" с их тягой к живописным декорациям XVIII века) ставил себе задачу сделать картину "в стиле" эпохи, реконструировать "стиль"; Мусатова "стиль", по большому счету, не интересовал вовсе, он шел дальше и глубже, он искал красоту в чистом виде, он тосковал о гармонии. Тут дело даже не в дворцах и парках; с равным успехом он мог искать поэзию и красоту в допетровской Руси или в пушкинской эпохе. Суть в другом: в попытке выявить в прошлом или настоящем истинную, то есть одухотворенную реальность и превратить ее в символ. Суть в убеждении: мир построен по законам гармонии и красоты, он музыкален, нужно лишь услышать и воспроизвести эту божественную музыку.

Собственно технические приемы органично "работали" на решение этой задачи: мусатовские предпочтения, касающиеся акварели, темперы и пастели, помогали ему воспроизвести эффект "иного мира", добиться как бы нематериальности красочного слоя.

Цитируем верлибр Борисова-Мусатова, который можно назвать его манифестом: "А я сижу дома и задаю концерты себе одному. В них вместо звуков - все краски, а инструменты - кружева, и шелк, и цветы. Я импровизирую на фоне фантазии, а романтизм - мой всесильный капельмейстер. И мне кажется иногда, что я на каком-то необитаемом острове. И действительность как будто не существует..."

Назад

К списку работ