Борис Михайлович Кустодиев

Художник одной мечты

Творчество Кустодиева поражает своей внешней пестротой и кажущейся "многостильностью". Но оно едино, и в гармоничный художественный мир его превращает сжигавшая художника мечта об идеале, ставшем нормой жизни.

Кустодиев, как всякий крупный художник, плохо умещается в "ячейки" художественных направлений. Он испытывал симпатию к тем или иным живописцам, участвовал в ряде художественных объединений, но, по большому счету, всегда шел своим путем. Такие мастера всегда неудобны, им "достается" буквально со всех сторон. Художественная жизнь в России начала XX века бурлила, рождались новые идеи, гремели манифесты, при этом (как всегда бывает в эпохи "бури и натиска") наблюдалась страшная нетерпимость по отношению к "чужому". Старые передвижники обвиняли Кустодиева (ученика Репина!) в "лубочности" и "несерьезности"; авангардисты, напротив, пеняли ему на то, что он никак не может перерезать пуповину, связывавшую его с Репиным; модернисты считали его безнадежно "прямолинейным"; пролетарские художники называли "певцом купеческо-кулацкой среды".

При этом существует одна большая проблема творчества Кустодиева, провоцирующая подобные обвинения. Эта проблема: кажущаяся его разбросанность. Иногда трудно понять, каким образом в художнике одновременно уживалось столько конфликтующих друг с другом художественных привязанностей. Возьмем навскидку 1920 год. За этот год Кустодиев написал "Купчиху с зеркалом", "Купчиху с покупками", продолживших ряд его купчих, и примыкающий к ним "Голубой домик"; типичный провинциальный "праздник" старой Руси "Троицын день"; классический портрет своей жены; перегруженного идеологической символикой "Большевика" и революционное "праздничное действо" "Первомайский парад. Петроград. Марсово поле". Кажется, о какой-то внутренней цельности остается лишь мечтать. А ведь "многоцелие" почти равно "бесцельности": это уже диагноз, печальный приговор.

Между тем, такой путь сравнения, разумеется, нагляден, но вряд ли корректен. Потому что он не учитывает логики пути художника. Кустодиев добирался до своих итогов долго и мучительно, но это было органичное движение, являющееся отражением полноты, единства и гармонии внутреннего мира художника, в котором все указанные разнонаправлен-ные векторы складываются в некую константу. Вот ей-то нам и надо подыскать определение.

Самобытный стиль Кустодиева сложился в 1904 - 10 гг. До этого он - верный последователь Репина. Первые поездки в Костромскую губернию, где Кустодиев вскоре построил дом, познакомили его с неизвестным дотоле миром - миром родины. И эта родина поразила его.

Парижские работы Кустодиева свидетельствуют об увлечении импрессионизмом (то же знаменитое "Утро" - совершенно импрессионистично по композиции и колориту). Впрочем, это увлечение было кратковременным. Уже известный "Автопортрет (На охоте)" (1905) стилистически "сделан" совсем по-другому - в нем превалируют строгость формы, крупные пятна цвета, интерес к материальной плотности изображаемого. Отсюда был один шаг до "Ярмарки" (1906), возвестившей о рождении оригинального художника, и Кустодиев этот шаг сделал. "Ярмарку", кстати, заказала художнику Экспедиция заготовления государственных бумаг как картину-лубок для серии "Народных изданий". Возможно, работая над ней в предложенной стилистике, Кустодиев почувствовал: "Это - мое". В общем, если это был случай, то случай счастливый. Найденный стиль совпал без зазоров с "мировоззрением". Все стилистические особенности, характерные для его зрелого периода, здесь налицо: наглядность, занимательная повествовательность, жизнелюбие, игра красок и точность характеристик.

Художник еще продолжал экспериментировать: менял материалы, приемы письма, темы, но возвращение к обнаруженному органичному стилю было неизбежным. Он вообще был страшно неуспокоенным человеком - это видно по его письмам; особенно - по письмам к жене. Он хочет радостного искусства и отчаивается, когда у него что-то не получается. Цитируем: "Моя работа дает одни мученья и те волнения, которые переживаешь в эти три-четыре часа, смену разочарований. Такой живопись мне кажется ненужной, таким старьем и хламом, что я просто стыжусь за нее. Я так люблю все это богатство цветов, но не могу их передать: в этом-то и трагизм всего".

Краски ему нужны были для передачи не реальности (ее было принято считать вульгарной и пошлой), а мечты. Эту мечту Кустодиев и запечатлевал неустанно на протяжении 1910-х годов, создав совершенно уникальный художественный мир.

Тут нельзя не вспомнить об одном существенном влиянии, усвоенном Кустодиевым. Мы имеем в виду творчество Брейгеля, восхищавшее русского художника. Кустодиев быстро устал от модернистских двусмысленностей и недоговоренностей, устал от неукорененности русского искусства той поры, пустившегося в рискованное плавание по "мистическим" морям. У Брейгеля он нашел чаемую ясность и, что, пожалуй, важнее, повествовательность. На протяжении всех 1910-х годов Кустодиев говорил, что стремится изобразить народную жизнь такою, какою он ее видит (а после того как оказался прикованным к инвалидному креслу - какою ее помнит), и так же "разговорно", как у Брейгеля. Вот откуда его купчихи, провинциальные сцены и народные праздники. Это микроновеллы, запечатленные в красках и повествующие о том, как должны жить русские люди. Другое дело, что эти картины можно назвать грезами. Кустодиеву, наверное, так не казалось. Да и ведь от основной аксиомы русского искусства - "искусство должно научать человека, вести его" - он никогда не отказывался. Если этого никогда не было, то почему не может быть? Разве так уж фатально невозможны радостное ощущение жизни, красота, яркость декораций, добродушие, чистосердечие, простота... и чем там еще описывается тот идеальный мир, по которому все мы тоскуем?

В этом контексте не кажутся такими уж неорганичными его "революционные" картины, написанные после 1917 года. Это ведь те же самые "праздники", только одетые в новые, соответствующие времени, одежды. А картинки счастливого будущего, нарисованные в пафосных речах большевистских лидеров, могли очаровать кого угодно. Надо думать, поддался этому очарованию и Кустодиев.

Другими словами, та константа творчества художника, которой мы собрались подыскать достойное определение и которая делает это творчество именно цельным художественным миром, отыскалась почти без труда - это мечта о праздничной и осмысленной жизни на земле. Неплохая, вообще-то, мечта.

"Энергия его неукротима..."

В заголовок в этом разделе угодила цитата. Развернем ее. Художник М. Нестеров писал в 1923 году: "Был у бедного Кустодиева. Он прикован к креслу или кровати, но энергия его неукротима". Больной Кустодиев в это время чем только не занимался: писал новые картины, придумывал экслибрисы, создавал плакаты, работал в книжной иллюстрации и для театра, увлекался новыми для него техниками линографии и линогравюры. "Увлекался" - хорошее слово. Это слово подходит в качестве метафоры всей жизни художника. Увлекался - наперекор господствовавшим художественным течениям. Увлекался - наперекор упадочническим настроениям эпохи. Увлекался - наперекор страшной болезни, лишившей его живых "впечатлений бытия". Еще одна цитата - на этот раз это голос М. Добужинского: "Память, фантазия и работоспособность его были беспримерны. Он уходил в свой мир тихой и обильной жизни Поволжья, быта купцов и купчих, радостных пейзажей с полями, залитыми солнцем, масленичных гуляний с тройками и березами в инее, гостиных дворов его небывалого русского городка". И все-таки вопрос: насколько этот городок небывалый ? Нам-то кажется, что - благодаря искусству Кустодиева - он давно стал реальностью, а все мы - его жителями. Да, своей жизнью мы не всегда соответствуем стилистике этого городка, но ведь стараемся. Тем более, что пример-то каков! Спасибо за него художнику.

Назад

К списку картин