Исаак Ильич Левитан

Симфония Левитана

Левитан особенно пристрастно любил несколько тем и мотивов - соединившись в его творчестве, они зазвучали подобно симфонии, прославляющей красоту русской природы. Эта симфония положила начало новой пейзажной лирике в русской живописи.

Художественный мир Левитана - при взгляде издали - представляется единым целым, но по ближайшем рассмотрении распадается на несколько согласно звучащих мелодий и тем. Заметим, что такой аналитический взгляд не уничтожает непоколебимой цельности этого мира, но лишь подчеркивает его сложность и многообразие. Левитан - это новый взгляд на русскую природу, взгляд пронзительный и трепетный. Когда речь заходит о любом "зачинателе", возникает естественный вопрос: почему именно "это" оказалось новым, и не просто оказалось новым (мало ли самодостаточного новаторства мы знаем, не выдержавшего испытания временем!), но действительно стало важнейшей вехой в истории культуры? Другой естественный вопрос: как "сделано" это новое?

Ответы на эти вопросы дает исследование эволюции Левитана. Да, его творчество кажется законченным и неотменимым - иногда просто не верится, что тех или иных знаменитых полотен мастера еще совсем недавно (по историческим меркам) не существовало. То есть почти иконописный лик русской природы пребывал закрытым, не обретшим своего выражения в музыке красок. Это кажется невероятным.

Вместе с тем художественный мир Левитана динамичен. Художник всякую конкретную минуту своего "раскрытия" находился в состоянии движения, стремился к чему-то, достигал чего-то... Другими словами, менялся. Вообще, динамизм - одна из важнейших характеристик всякого гения.

К сожалению, ранний период творчества Левитана недоступен для исследователей. Первые его известные работы, выполненные в Московском училище живописи, ваяния и зодчества, страдают подражательностью. Но это нормально - чтобы хорошо пойти вперед, следует оттолкнуться от чего-то. Важно, чтобы первоначальный толчок был по-снайперски точным. И вот тут Левитану повезло. Повезло с учителями. Трудно представить, во что бы развился талант Левитана, не встреться ему в самом начале его пути Саврасов, не попади он в пейзажную мастерскую Поленова.

Саврасов, о котором с признательностью вспоминали все его ученики, учил своих воспитанников глядеть на природу промытыми, ясными глазами, помогая им не подпасть под существовавшие тогда стереотипы академической и романтической школ. Лучше всего об этом написал сам Левитан: "Саврасов радикально отказался от этого отношения к пейзажу, избирая уже не исключительно красивые места сюжетом для своих картин, а, наоборот, стараясь отыскать и в самом простом и обыкновенном те интимные, глубоко трогательные, часто печальные черты, которые так сильно чувствуются в нашем пейзаже и так неотразимо действуют на душу". Существует даже легенда, повествующая о том, как нетрезвый Саврасов, явившись в мастерскую, разбил в сердцах рукой окно, закричал: "Что пишете?! Табачный дым? Навоз? Серую кашу?" - и повез молодых художников в Сокольники, на пленэр.

Поленов познакомил Левитана и его однокашников, остававшихся - при вечной закрытости, герметичности русской жизни - в неведении по поводу революционных дерзаний их западных коллег, с новейшими художественными течениями в живописи; в частности, с импрессионизмом. Причем он повлиял на них (больше всего - на К. Коровина) в большей степени даже не рассказами о Париже, а собственным творчеством, прозрачным и полным солнечного света.

Мощное воздействие испытал Левитан, увидев картины барбизонцев (например, Т. Руссо) и К. Коро, к тому времени появившиеся в собраниях московских коллекционеров.

Наконец, не прошла даром для Левитана и его поездка в Крым. Эта поездка заметно обогатила его палитру; в Крыму художник узнал, что такое чистые краски. На этом, кажется, ученичество Левитана закончилось. Волга, Плес, Тверская губерния открыли зрителю несравненного, ни на кого не похожего мастера, который, в свою очередь, открыл зрителю пронзительную прелесть русской природы. При этом надо понимать, что это было, прежде всего, актом философского осмысления, актом гениального вчувствования в мир природы, облегченного умением трепетно слышать и зорко видеть, но не техническим жонглированием.

"Техника" - не самое главное в творчестве Левитана, хотя, разумеется, без виртуозной техники не было бы и всего остального. Во всяком случае, техническая практика тех же импрессионистов Левитана не увлекла. Он, например, не признавал пленэра в чистом виде. Художник исполнял лишь небольшие этюды с натуры. "Полезно с натуры сделать два-три мазка, - говорил он своим ученикам, когда возглавил пейзажный класс в Московском училище живописи, ваяния и зодчества, - а остальное доделать дома. Запоминать надо не отдельные предметы, а стараться схватить общее, то, в чем сказалась жизнь". И еще: "В большом этюде больше вранья, а в маленьком совсем мало, и если вы по-настоящему, серьезно почувствуете, что вы видели, когда писали этюд, то и на картине отобразится правильное и полное впечатление виденного". И еще: "Работа по памяти приучает выделять те подробности, без которых теряется выразительность, а она является главным в искусстве". Вот чем не был обделен сам художник, так это безошибочной художественной памятью. Своей способностью помнить и при необходимости перенести на холст когда-либо увиденное Левитан поражал окружающих.

Все-таки. Совершенно очевидно, что он не гнался за мимолетным, за "остановись, мгновенье" - как это делали французские импрессионисты, тогда гремевшие в мире. Левитан в чем-то сочинял свои полотна, но получалось так, что его "сочинение" оказывалось точнее и "зрячее" всякого честного копирования.

И в конце жизни художник стремительно менялся: его работы стали более плоскостными, декоративными, силуэтными, в них вновь (как десятилетием раньше) важную роль стал играть символ. Левитан вообще был, по большому счету, человеком перелома веков - со своей нервностью, неудовлетворенностью, быстрыми переходами настроения, вниманием к тайному. Он вполне поспевал за временем, он даже обгонял его, потому-то с такой легкостью и сходился с теми, кого чуть позже назовут новаторами. В 1899 году он писал в одном из писем: "У нас образуется новое художественное общество (это самое утешительное из последнего времени), образовавшееся из кружка Дягилева; в нем будут членами Серов, Коровин, я и многие другие, пока еще не совсем околевшие люди..."

Чародей настроения

Левитан уловил неизбывную грусть русского пейзажа. Даже самого солнечного, самого как бы бравурного пейзажа (если таковой возможен). Почему-то даже на каком-нибудь июльском пиру солнца, ветра, буйной зелени неизбежно думается о том, что все это очень ненадежно и скоро пройдет, превратится в уныние, застылость форм, замирание жизни. Вряд ли дело здесь в какой-то неправильности душевного устройства или в каких-то психических недомоганиях Левитана. Просто с гениальным своим чутьем он выразил то, что давно просилось в "выражение", что все давно чувствовали, с чем ждали встречи. Нужно расставить в комнате как можно больше репродукций левитановских полотен и погрузиться в вечную печаль русских рощ и полей - печаль, брезжущую неясным выходом, неясной надеждой. Тут мудрость и глубина той "последней" простоты, о которой всякий иногда лишь бессильно мечтает. Тут отзвук "последних" ответов, которые даже нечего пытаться загонять в строгие формулы. Они - вне слов, вне формул. Редкое умение - называть не называя.

Назад

К списку картин