Бартоломе Эстебан Мурильо

Художник биографии

Живопись Мурильо автобиографична. И на самый дух его живописи, и на выбор сюжетов сильнейшее влияние оказывали события, происходившие в его семейной жизни.     К сожалению, мы лишены возможности проследить творческий путь Мурильо от самого его начала. Сведения о ранних годах художника носят характер полулегендарный, и отделить здесь правду от вымысла практически невозможно. Легенда гласит, что учителем нашего героя был Хуан дель Кастильо, однако никаких документальньгх подтверждений тому мы не имеем. Тем не менее, можно с уверенностью утверждать, что работать самостоятельно Мурильо начал именно после отъезда Хуана дель Кастильо из Севильи - то есть приблизительно в 1639 году. В это время художнику нет и двадцати лет, но он не идет в ученики к какому-либо другому живописцу, а продает свои картины на ферии. Этот шаг обличает недюжинную силу характера Мурильо (или, быть может, некоторую его бесшабашность) - постепенному, "медленному, но верному" восхождению со ступеньки на ступеньку он предпочитает отчаянный прыжок и остается лицом к лицу со "свободным рынком".

    И он не прогадал. Его работы пользовались на ярмарке большим спросом - в особенности у негоциантов из Нового Света, где были весьма популярны небольшие "божественные" картины. В некотором смысле, положение Мурильо было менее трудным, чем положение живописца, работающего на какого-либо определенного заказчика, ибо над ним не висела необходимость "потрафить" этому самому заказчик. Но, с другой стороны, ему приходилось подделываться под вкусы потенциальных покупателей, усмиряя свою кисть и приближая свои картины к излюбленному обывателем "усредненному идеалу", что тоже не сладко.

    Талант молодого художника довольно скоро стал очевиден для севильцев. Приблизительно в 1642 году {точная дата нам, однако, неизвестна) старейший монастырь города заказывает Мурильо серию из одиннадцати картин для украшения одного из своих залов. Этот ранний цикл еще не может дать представления о грядущем взлете живописца, хотя некоторые из составляющих его полотен весьма хороши (здесь, необходимо, конечно же, упомянуть о "Кухне ангелов"). Собственно, главная "претензия", предъявляемая искусствоведами к циклу, - разностильность полотен, входящих в него. Но могло ли быть иначе? Мурильо был слишком молод, слишком неопытен, слишком неуверен в себе, чтобы доверять своему чутью, и потому пытался подражать то одному, то другому великому художнику, что и вызывало стилистическую разноголосицу. Его собственный стиль забрезжил лишь в уже упомянутой "Кухне ангелов" - последней работе серии.

    После окончания работ в монастыре Мурильо оказался в двойственном положении. Его известность в Севилье упрочилась (монахи даже показывали его картины народу по праздникам), а новых заказов, тем не менее, не поступало. Художнику вновь приходится бороться за место под солнцем. Его работы конца 1640-х - начала 1650-х годов отличаются разнохарактерностью. Вынужденный покориться "законам рынка", он терпеливо пробует все новые и новые подходы, стремясь расположить к себе широкую публику. Чтобы удержаться на плаву, писать приходилось много, и времени на обдумывание композиционных и колористических изысков почти не оставалось. Но Мурильо все-таки находил возможность с достаточной тщательностью прорабатывать свои картины - посредством предварительных рисунков, помогавших расположить должным образом все элементы композиции, и маленьких этюдов, где он пробовал кодеры.

    Талант и упорство сделали свое дело. Уже вскоре у Мурильо не было отбоя от заказчиков (причем популярностью пользовались не только его религиозные полотна, но и жанровые картины). В 1653 год художник получает большой официальный заказ: монастырь святого Леандра просит его выполнить пять композиций из жизни Христа. В 1655 году, еще не окончив цикл для монастыря, Мурильо приступает к работе над двумя парными картинами по заказу архидиакона Кармона дона Хуана Федериги. Эти полотна, на которых художник изобразил святых Исидора и Леандра, архидиакон преподнес в дар севильскому собору, причем в дарственной указывалось, что писая их "лучший живописец Севильи". Таким образом, в середине 1650-х годов Мурильо был уже не просто известным, но прославленным мастером. По крайней мере, в пределах родного города.

    Скоро, впрочем, его слава шагнула дальше. В 1660 году, вскоре после того как Мурильо был избран директором севильской Академии художеств, к нем поступило предложение, от каких обычно не отказываются. Художника пригласили в Мадрид - занять место придворного живописца, освободившееся после смерти Диего Веласкеса. Но Мурильо, видимо, не питал ни любви к Мадриду, ни желания окунуться в придворную жизнь. Он остался в Севилье. И работалось, и жилось ему в это время легко. Композиции его приобрели особую грациозность и свежесть. Искусствоведы полагают, - и мы готовы с ними согласиться, - что наш герой был "художником биографии" (в том смысле, что на его творчество сильнейшее влияние оказывали события его личной жизни). В конце 1650-х - начале 1660-х годов Мурильо переживает небывалый взлет. Он счастлив и спокоен в своей семье (спокойствие нарушается лишь радостными тревогами по случаю прибавлений в семействе). Достаток и мир живут под кровлей его дома. И в создаваемых им полотнах удивительным образом преломляются "ритмы" безмятежного семейного бытия: он пишет, помимо прочего, "Рождество Богоматери", "Святое семейство" и "Отдых на пути в Египет".

    Безмятежная семейная жизнь кончилась в декабре 1663 года, когда в результате трудных родов умерла жена Мурильо, Беатрис. Медленно, но верно здание благополучия, возведенное художником, начало рушиться. Он покинул пост директора Академии (чем не замедлил воспользоваться Хуан де Вальдес Леаль, казначей Академии, давно искавший директорского места), практически перестал писать. Когда же он наконец вернулся к мольберту (а этого он не мог не сделать, ибо его со всех сторон осаждали заказчики), оказалось, что в его живописи теперь доминируют иные черты, чем прежде. За почти двадцать лет, прошедшие со дня смерти Беатрис до дня его собственной кончины, Мурильо написал вдвое больше картин, чем за те же двадцать лет их семейной жизни. И мы всегда практически безошибочно, не будучи даже искусствоведами, можем определить, к какому из этих двух периодов принадлежит та или иная работа мастера.

    Весьма важен для понимания зрелого стиля Мурильо его автопортрет (1672-75). Эта работа занимает особое место в европейской портретной живописи XVII века. Она является своеобразным подведением итогов жизни, таким же программным произведением, как "Менины" Веласкеса или "Автопортрет" Пуссена. Латинская подпись, данная под автопортретом, гласит, что художник написал его, уступив настоятельным просьбам детей. Поражает спокойный и словно отрешенный взгляд Мурильо. Он смотрит прямо на зрителя, но в то же время не видит его. Кажется, что он погружен в глубокую задумчивость, из которой его не в состоянии вывести ничто. Усталое, печальное, немолодое лицо. Строгая и скорбная складка возле рта. До смерти остается еще около десяти лет, но чувствуется, что Мурильо готов встретить ее уже сейчас. И тени страха не мелькнет в его глазах, если он увидит перед собою ее пустые глазницы.

Испанский Апеллес

Таким эпитетом Мурилъо наградили в начале 1670-х годов, когда слава его была уже не только "всеиспанской", но и почти всеевропейской. "Почти" - потому что действительная европейская слава пришла к мастеру посмертно, после выхода в свет (в 1724 году) "Испанского Парнаса" Паломино, где помещалась его пространная, хотя и мифологизированная биография. Книгу эту в самом скором времени перевели на английский и французский языки, что обеспечило ей самое широкое хождение в Европе. Чем же так пленил "испанский Апеллес" искушенных европейцев? Своими ли сюжетами? Вряд ли. Ибо сюжеты его были не так уж новы. Величественностью замыслов? И опять нет, поскольку по части величественности Мурильо значительно уступал многим своим знаменитым современникам и предшественников. Нет, суть притягательности полотен мастера не в этом, а в той особой, обволакивающей теплоте, которую источают они, "магнетизируя" зрителя, заставляя его еще и еще раз возвращаться к ним, снова и снова удивляться тому, сколь радостны они для глаза и сердца.