Сопричастность

оглавление

Самые важные километры

Командировка кончилась месяц назад. Кончились краски. Как снег в весеннюю ростепель, таяли деньги. Оттепель в бумажнике грозила коснуться «НЗ», отложенного на обратный путь. Да и ре­альная оттепель была не за горами. На календаре март. И хотя по-прежнему стоят адские морозы и никто еще не видел ни одной прилетевшей птички, известно, что весна в этих краях приходит вне­запно, как обвал, как лавина. И тогда из этой бамовской глубинки по раскисшему бездорожью выбраться почти невозможно. Пора возвращаться.

В кабине «Магируса» - как в Сочи. Не верится, что за стеклами минус пятьдесят шесть. Правда, фамилия Олега, шофера самосва­ла - Горячих, но и две печки, нагнетающие курортный зной, рабо­тают на совесть. Сняв полушубок, устраиваюсь на просторном си­денье. Закуриваю. В ребристом скошенном кузове лежат мои вещи: рюкзак с этюдником и тюк со спальным мешком. Большой плоский ящик с этюдами и картинами явно чувствует себя в их ком­пании аристократом. Его устроили особенно бережно, заботливо выбрав удобное место, подложив под бока ветошь и сосновые вет­ки, расклинив досками, а сверху прикрыв куском брезента.

Начальник мехколонны, выделивший мне машину, крикнул напо­следок Олегу: «Вези осторожно, как взрывчатку, не гони! Доставь в Усть-Кут в лучшем виде. Загрузись цементом и сразу обратно!»

- Да ладно! Сколько можно об одном и том же,- кипятится Олег.- Сам знаю, что портреты не тюбинги. А ведь в самосвале перевозка людей карается,- зубоскалит он. И я догадываюсь, что размашистая надпись на крышке ящика «Осторожно - люди! Не кантовать!»,- его работа.- Лучше бы солярки лишнюю бочку дал, жмот!

- Ну, что ж, как сказал Юрий Алексеевич Гагарин: «Поехали!» - Олег кладет руки на руль. «Магирус», захлебываясь кашлем, вы­брасывает облако едкого дыма и трогается. Нам предстоит проехать на запад около семисот километров до поселка Усть-Кут на Лене. От него самолетом до Иркутска. А там, приняв во внимание возможности ТУ-154, считай себя дома, в Ленинграде.

Наш путь - вдоль трассы будущей Байкало-Амурской магист­рали. Дорога, то широкая и гладкая, как столичное шоссе, то узкая и ухабистая, как лесной проселок, иной раз вовсе исчезает под на­плывами парящей наледи. Вся из бесконечных подъемов и спусков, она от Северомуйска до Нижнеангарска, откуда два месяца назад началось путешествие по БАМу, мне хорошо знакома. Сейчас меня уже не занимают ни разметанные по обочинам, черные от гари стволы деревьев, ни развороченная гусеницами земля, ни заиндевевшие остовы летних палаток, ни указатели у дорожных съез­дов: «Отряд Павлова», «Мехколонна № 139», ни лежащая на боку машина у разбитого моста. Рев и скрежет мощной техники, гул вертолетов, эхо далеких взрывов стали уже привычными. А в пер­вый раз было не по себе, все казалось, что еду какой-то фронто­вой дорогой.

Припомнилось, как в уоянском штабе Второго ленинградского отряда СМП-572 комсорг Катя Кошкина, миниатюрная энергичная девчушка, усмехнулась: «К первопроходцам? Вообще-то мы все тут первопроходцы. Но если уж на самый передний край, то добирай­тесь до бригады Абнера или к ребятам Павлова. Их отряды недав­но десантом забросили к Белым озерам. Они там ведут просеку и впереди них никого нет. Одно зверье, да и то, наверное, разбе­жалось».

Десант... Передний край... Отряд... Она немного кокетничала этими словами, но я, по правде сказать, невольно почувствовал себя художником-баталистом. Великая стройка и впрямь походила на грандиозное сражение, развернувшееся на огромной территории в несколько тысяч километров от берегов Лены до самого Амура. И километры ленинградского участка, проходящие по территории Бурятской АССР, едва ли не самые трудные из этих тысяч. Горы и пропасти, непроходимая тайга и бездонные болота, бурные реки и коварные наледи, вечная мерзлота. Плюс повышенная сейсмичность круглый год. И минус пятьдесят зимой. На этом участке, поручен­ном ленинградскому комсомолу, можно встретить парней и девчат, пожалуй, из всех районов России, из других республик (особенно прибалтийских), много и местных, сибиряков, но, несомненно, тон задают ленинградцы.

Проехали первые несколько километров. Только что за верхуш­ками заиндевелых кедров скрылся небольшой временный поселок тоннельщиков Восточный портал. Самосвал медленно карабкается вверх. Едем над будущим Северомуйским тоннелем. Впереди двадцатишестикилометровый перевал. Шоферского мастерства Олегу не занимать, но надо быть предельно внимательным: дорога, по­крытая наледями, очень опасна. Едем медленно. Лишь через час на крутом спуске с перевала мы увидели дома Западного портала. Сверху, как на ладони, гигантский котлован. Это предпортальная выемка перед западным зевом будущего тоннеля.

Олег кивком показывает на домики, прилепившиеся к скале возле большой треноги буровой установки: «А тоннельщиков не рисовал? Ребята отличные. Метростроевцы, шахтеры. Кстати, много ваших, ленинградцев. Ребята толковые. Отсюда с западной сторо­ны проходку только начали. А когда и с восточного портала пой­дут, да еще от вертикальных стволов, сверху,- будет на что по­смотреть. Даже представить трудно,- двадцать тысяч рабочих! Размах!»

Вспомнилась встреча с Сергеем Алексеевичем Смирновым, на­чальником тоннельного отряда, как оказалось, давним знакомым. Семнадцать лет назад, работая над дипломной картиной «Ленин­градские метростроевцы», я рисовал парней из его бригады, стро­ивших станцию «Парк Победы».

- О нас, тоннельщиках, пока говорят и пишут немного,- ска­зал он. Вот и художники пока тоже не балуют. Но это пока, а через год-полтора отбою не будет от журналистов и киношников. Ясное дело - проходка начнется. Это не шутка, перевал насквозь про­ткнуть. Как-никак пятнадцать с гаком километров. Ты, ленинградец, представь: метро от Автово до Васильевского. Задача, конечно, грандиозная и проблем бездна. И жилье обеспечить - люди-то едут и едут. И оборудование, и стройматериалы, и снабжение. Все надо успеть построить, суметь доставить, умудриться разместить. Но сей­час - начало всех начал, самое главное, пожалуй, дороги. Дороги и еще раз дороги. Проблема! Ты вот от Уояна до нас за сколько часов добрался? За пять, ну от силы за шесть, так? Это сто шесть­десят километров. Так это сейчас. А два года назад я за это время еле-еле от Западного до Восточного портала смог добраться. Всего лишь какие-то двадцать километров. И за шесть часов. Да, бамовские дороги - особая статья. И не проблема - проблемища. Их вот, дороги эти, и строят сейчас ребята из ленинградских отрядов СМП-572. Работают здорово, нарисовать их стоит. Мы тебя к ним подбросим, а через годик, пожалуйста, к нам, тоннельщикам.

Ребят, которых «стоит нарисовать», я нашел в двадцати кило­метрах от Северомуйска, в тайге у Белых озер. Передний край... На берегу скованного льдом Муякана, среди поредевших кедров и лиственниц, словно россыпь ярких детских кубиков - жилые вагон­чики лесорубов строительно-монтажного поезда и рабочих мехколонны. Чуть поодаль разноцветное стадо ревущих день и ночь буль­дозеров, самосвалов, автокранов, экскаваторов, тракторов. Кругом деловая суета. Кран ставит очередной домик, бульдозер расчищает место под следующий. По кедровым стволам монтеры тянут элек­тропровода, стучат топоры по стропилам будущей бани... Люди устраиваются. Устраиваются основательно. Пробить в тайге широ­кую просеку, протянуть по таежным топям тридцать-пятьдесят ки­лометров добротной дороги - труд не быстрый.

Земляков я увидел только вечером, когда лесорубы вернулись с просеки. Мы познакомились, и я, рассказав им о цели своего при­езда, сказал, что рад, наконец, увидеть настоящих первопроходцев. Услышав это слово, они захохотали так, что от оконной рамы отва­лился ком инея.

- Первопроходцы?!- пробасил, судя по всему, верховодивший в бригаде длинноволосый усатый парень - Паша Саполнов. Его красное, обветренное лицо стало багровым от смеха.

- Да какие мы первопроходцы! Валим лес по вешкам геодези­стов, а до них здесь прошли и изыскатели, и геологи, и ученые. Верно я говорю, старики?

«Старики» согласно закивали бородами. Один из них, правда, гладко выбритый, отчего лицо его казалось почти девичьим, Саша Кузнецов, добавил: «Если уж первопроходцы, то в том смысле, что нам пришлось проходить все здешние науки впервые. Трудновато это поначалу. Очень трудно, что говорить. Знаешь, когда приехали, никто толком не знал, как топор держать, пилу наточить, молоток насадить. Гвоздь и тот не хотел в доску лезть. Понятное дело - го­рожане. От двух недель стажировки на стройке в Петрокрепости толку мало. Правда, мы все там познакомились и с тех пор вместе. Там и бригада сколотилась. А доучивались уже здесь. Сейчас нас уже ничем не удивишь и не испугаешь. Науки здешние освоили на все «сто», сами можем многому научить. Летом, когда приезжают студенты на подмогу, Володя Лаврентьев у них первый профессор. У него здорово получается. Талант. В бамовской науке - дока».

То, что «здешние науки» пройдены ребятами действительно на все «сто», ясно уже из того, что сидим мы в только что построен­ном ими теплом, уютном, пахнущем смолой доме. Над самодельной полкой с книгами боксерские перчатки, у печки груда коньков, воз­ле двери шведская стенка.

- А как же без спорта? - Пашка даже опешил.- Уж и налома­емся за день, а поиграть вечерком в хоккей на Муякан выходят все. Ну что ж, что минус пятьдесят? Резвее бегается. О лыжах и гово­рить нечего. Видел, какая красотища кругом? Воздух, солнце, горы. К тому же я ведь учусь в Институте физкультуры. Заочно. Только с сессии вернулся. Да у нас почти все учатся. Вот Саня тоже с экза­менов. Грызет гранит науки в Горном.

За дверью послышалось жалобное повизгивание, потом нетер­пеливый лай. Любимица бригады, изумительной красоты лайка Найда, обегая дома, собирает ребят на ужин. На редкость колоритно выглядят они все вместе, рассевшиеся на скамьях вокруг богатырского стола с дымящимися мисками и ломтями ароматного бамовского хлеба. Щеки морозом разрумянены, в бородах сверкает таю­щий иней, волосы длинными прядями падают на широкие плечи, большие сильные руки, привыкшие к настоящей мужской работе,- все в них дышит гармонией и мужественной красотой. Не иначе витязи былинные, ратники новгородские, первопроходцы Сибири.

- Дались тебе эти первопроходцы!- хохочут «витязи». И я, стряхнув наваждение, вижу славных сегодняшних ребят в фуфайках, ковбойках, бамовских куртках. Когда-нибудь и эти куртки с эмбле­мами на потертых рукавах и самодельными надписями на выгорев­ших спинах будут храниться в музеях с тем же бережным благоговением, как кожанки гражданской, как гимнастерки Отечественной.

- А что, ребята? Может, он и прав?- сказал Паша, и все по­смотрели на него.

- Первопроходцы... - он хмыкнул, задумался и, вскинув го­лову, повторил:

- Может, ты и прав. Мы кто? Лесорубы. Что для нас главное? Чтобы топор был острым, пила не барахлила. Так вот, ког­да БАМ начинался, люди в первых десантах были разные. И инже­неры, и снабженцы, и врачи. Один моряк с нами был. Дальнего пла­вания. Кого только не было. А начинали все с топором. Лесорубами. Тайга. Ни жилья, ни стола, ни крыши. Вот и стучали все топорами, Так что, старики, правда, все тут первопроходцы. Ну, первопроход­цы, к черту топоры, постучим-ка ложками!

Коля Нестеров ставит на стол пышущее ароматным жаром ведро со щами. Богатыри, склонившись над полными мисками, сосредото­ченно принялись за дело. Оно спорилось. Миски опустели мгновен­но. Щи были отменные, каша с тушенкой им не уступала. Я хвалил и то и другое, сожалея, что отсутствие книги отзывов лишает меня возможности блеснуть красноречием.

- Они научат,- кивнул на друзей Николай и засмеялся.- Ког­да я на них первый раз хлебово варил, еще когда в палатках бедо­вали, самое главное предусмотрел: вовремя смылся в тайгу, по­дальше.

С этими веселыми, симпатичными бородачами я прожил месяц. Витя Седов и Володя Лаврентьев уступили мне свой вагончик. В нем было тепло и уютно, но тесновато для работы. А большой, с высо­кими окнами и неостывающей печью просторный дом, служивший общей столовой и своеобразным клубом, показался мне идеальной мастерской, и я перенес туда холсты и этюдник.

Начал, как обычно, с портретов. Первым написал Пашу Саполнова. Ребятам портрет понравился и теперь, уходя утром на про­секу, они оставляли кого-либо не только обед варить, но и мне по­зировать. К моей работе хозяева относились так заинтересованно и ревниво, что я обещал нарисовать непременно всех до одного. Каждый день вбивал я в смолистую стену гвоздь для очередного этюда и верил, что не теряю времени даром. Вечером с ног до го­ловы в седом инее они шумной ватагой вваливались в дом и с по­рога первым делом смотрели на стену.

- Еще один? А ведь похож Витька, ничего не скажешь. Здоро­во! Как живой, Витек! - Витек, в этот день оставшийся дома за ка­шевара и между делом позировавший мне, смущается и застывает с довольной улыбкой.

Время летело быстро. Дни были заняты делом. Они тянули про­секу, строили дорогу и мосты, ставили дома. Я писал портреты, де­лал этюды, рисовал. Вечерами после традиционных хоккейных ба­талий и ведерного ужина за бесконечным чаепитием начинались разговоры. Серьезные, веселые, иногда немного грустные. О жиз­ни, о работе, о родных. Я рассказывал им о своих путешествиях, о художниках, об искусстве, они - о БАМе, о себе. Школа или ПТУ, служба в армии, первые самостоятельные заработки - обычные биографии двадцатилетних. 16 октября 1975 года - дата, которую каждый из них помнил, как помнят день своего рождения. В тот день все они в составе ленинградского отряда приехали строить БАМ. Позвала их в дорогу молодость, романтика, горячее желание испытать себя, утвердиться.

- Я думаю,- сказал как-то Паша,- у каждого поколения долж­на быть своя стройка, свое дело. Вот дед мой строил Комсомольск, у отца была целина, ну, а для меня Сибирь, БАМ.

...Самосвал натужно дышит на подъеме. Сверкающая накатан­ными колеями дорога видна вперед на десятки километров. Далеко цепочкой идут машины. Неожиданно Олег дает сигнал. По его со­средоточенному лицу понимаю - не случайно.

- Видишь, внизу кедры переломанные? Злата здесь погибла. Имя красивое и сама была красавица. Жена кореша моего, шофе­ра, Аркадия. Ты ведь его знаешь?

Аркадия я знал. Смуглый, высокий парень. Он приезжал к нам на просеку за дровами для поселка.

- Она тоже у него шофер была. В прошлом году, в это же время, здесь у ее самосвала кардан полетел. Не смогла удержать машину. И вниз. В пропасть.

Он помолчал, медленно закурил.

- Двое пацанов осталось. С ним здесь живут.

- Откуда он приехал? - спросил я.

- Откуда-то с юга. То ли с Украины, то ли из Крыма.

- Как же он один с детьми? Чего ж не вернется домой?

- Теща к нему приезжала. Покрутилась недели две и укатила. А он остался. Не такой он парень, чтобы все бросить. Это вроде предательства было бы. Ведь она здесь работала. Вместе все начи­нали. Трудно ему, но мужик крепкий. А детишки в садике, да и со­седи присматривают.

Я снова вспомнил слова Кати Кошкиной: «Все мы здесь перво­проходцы». Конечно, она права. Не застрахован БАМ от трагедий. На то он и передний край. А первопроходцы на БАМе все. Потому что любая работа здесь делается впервые. Впервые рабочие по­строили здесь дороги, впервые по этим дорогам шоферы ведут тяжелые машины, впервые учителя учат здесь детей, а кондитеры впервые делают здесь пирожные. И все они первопроходцы!

Пробка впереди заставляет вылезти из теплой кабины. Мощные тракторы, похожие на желтых жуков, стараются вырвать из наледи провалившийся самосвал. Стальные тросы рвутся как паутинки. Жуки нервничают и яростно скрежещут гусеницами. Им медлить нельзя: получаса не пройдет, как машина намертво вмерзнет в лед и тогда никакой силой ее не вырвешь. Люди в ледяной воде снова и снова заводят тросы, подсовывают под кузов и бампер бревна. Для Олега все это привычно, маленький обычный эпизод на дороге. Решив, что суеты и без нас хватает, мы забираемся в кабину.

- Олег, скажи честно, ты сюда приехал из-за деньжат? - не­ожиданно для себя спрашиваю я.

- Деньги? Нет, как говорится, не в них счастье, хотя разве они когда были помехой? Иногда слышишь: на БАМ, дескать, едут за длинным рублем. Это неправда. Да, едут и заработать, деньги ни­кому не мешают, и правильно, что здесь платят побольше. Люди получают деньги за тяжелый труд. Эти деньги честные, а честные деньги человека не портят. Вредят, знаешь, деньги легкие. Тот, кто приехал за легким рублем, не приживется здесь и ничего ему не обломится. Отсюда молодой парень может матери шубу дорогую послать, а не на сигарету у нее стрелять. На кооператив скопить, машину купить. Работают здесь за деньги, но не ради них, а из азарта, что ли? Иной старается не потому, что сосед больше зара­ботал, а потому, что сосед больше сделал. Вот я пройду сейчас этот рейс за двое суток, а Аркашка скажет: «А я чем хуже?». Тут уж в сторону не отойдешь, не до перекуров. Я приехал на БАМ из интереса. Интересно здесь, да и дело по мне. Работа нужная и мне и другим. Здесь я необходим. В этом я уверен, и уверенность эту дает БАМ. Без этой уверенности и работать нет смысла. На колесах я не новичок. Начинал с целины, строил Карагандинский комбинат, сюда приехал в мае семьдесят пятого, среди первых. Когда-то во­дил локомотивы. Был машинистом. Работа чистенькая, культурная, при галстучке. Да и что говорить - денежная. Но не по мне. Скуч­ная, однообразная, нудная какая-то. Я, знаешь, риск люблю.

Неожиданно тронув самосвал, Олег добавил: «Ну-ка рискнем! Попробуем проскочить наледь. Не ночевать же здесь и, как гово­рится, нечего нам ждать милости от природы. Не дождемся, а тем­неет быстро».

Посигналив на прощанье ребятам, копошащимся вокруг несчаст­ной машины, мы, проламывая лед, выскакиваем на надежную до­рогу.

Нет, не выгод, не наград ищут здесь эти «рисковые» парни. При­помнился мне разговор с Пашей. Я писал его портрет, а он расска­зывал: «Понимаешь, ковром меня премировали. Большущим. Кра­сивым. Не синтетическим. Настоящим, дорогим, словом. Матери я его отправил. Я тогда еще почему-то вспомнил, чем раньше, ну во времена первых строек, премировали. Лоскут на рубаху или кусок мыла. И люди понимали, радовались. Вот и скажи, неужели мой ко­вер дороже того мыла? Нет! Не в цене тут дело. Не в деньгах же. За что вручили? Да за мосты. Срочно надо было сделать, ну и сде­лали, конечно. На совесть! Это еще под Уояном было. Эх, и на­строили мы мостов этих! Когда первый Новый год в тайге встре­чали, получил Володька из Питера телеграмму от своей. В стихах. «Провозглашаю этот тост за твой, за трудный первый мост, подними бокал и ты за те мосты, что впереди». Ловко! Между прочим, мы первый мост вместе строили. И стоит он до сих пор на 132-м ки­лометре, а сейчас мы уже на 683-м. И опять мост ставим. Не знаю уж, какой по счету, но не последний, это точно. Пока все, что надо, не построим - не уйдем!»

«Магирус», притормозив, ползком перевалил через узкий мост с торчащими по краям из сугробов сигнальными вешками и опять стал карабкаться в гору. Уже в полной темноте, благополучно ми­новав очередной перевал, въезжаем в Нижнеангарск. Половина дороги позади. Поселок спит. Под окнами одноэтажного домика, где ночуют бамовские шоферы, прозванного ими «заежкой», слов­но кони у коновязи, пофыркивают «Магирусы». Моторы выключать нельзя, на таком морозе потом и за сутки не заведешь. Привыч­ные к их гулу, ребята спят, только в одной комнате пьют чай двое. Выясняется - нам по дороге. Им в Звездный за цементом и пане­лями для домов. Горячий чай, уютный полумрак комнаты и могу­чий храп из-за тонкой перегородки клонят в сон, но на передыш­ку нет времени.

- Ну, как сказал Юрий Гагарин: «Поехали!» - с обычным присловием Олег встает из-за стола. В самолете поспишь, а сейчас время дорого.

- Спят усталые игрушки, книжки спят, одеяла и подушки ждут ребят,- дурашливо картавит он и, подмигнув, говорит:

- Главное, детки, что ГАИ спит.

Его друзья засмеялись. Он, накидывая куртку на плечи: «Махнем по Байкалу напрямик, срежем десяток километров».

Только когда мы съехали с береговых колдобин на лед, я по­нял, почему на съезде стоял запрещающий знак и большой щит с перечнем административных и финансовых кар. Лишь обладая хладнокровием, реакцией и опытом шофера-каскадера, можно ре­шиться на адские ночные гонки по байкальскому льду. Только на бешеной скорости можно перескочить через широкие трещины. Испугался, тормознул - пропал. Влетаем в Северобайкальск.

- Ну, как марш-бросок? Лихо! - хохочет Олег.- Сейчас за­правимся - и дальше. Гаси сигарету.

Через полчаса Северобайкальск, этот трехгодовалый малец, ро­весник стройки, которому седой Нижнеангарск передал державный титул райцентра, остался позади.

- Ты что притих? Задремал? Скоро будет Даван, должны ус­петь к самолету. Больше половины отмахали. Если так и дальше пойдет, то к вечеру будем в Усть-Куте,- уверенно говорит Олег и смеется, услышав, как я суеверно трясу спичечным ко­робком.

Восход настиг нас на гребне Даванского перевала. Здесь прохо­дит граница Бурятской АССР, а значит и граница ленинградского участка БАМа. Затопляя ущелья, из розового марева льется рас­плавленное золото. Невообразимая, непередаваемая ни красками, ни словами красота. Природа сама будто замерла от восторга. Ни звука. Тишина. Придет время, и в этой тишине сначала чуть слышно, издалека, загудят рельсы, потом все громче застучат колеса и в вихре снежной пыли промчится поезд. Стряхивая иней с проводов, вспорхнут птицы, нырнет поглубже под хвойный лапник проворный соболь, юркая кабарга умчится подальше в бурелом, и где-то в потаенной берлоге недовольно зачмокает во сне потре­воженный таежный хозяин. А у вагонных окон замрут в восхищении люди. Мне посчастливилось, подъезжая к Звездному, увидеть по­езд. Я смотрел на него с детским восторгом, как будто видел впер­вые эту удивительно красивую, элегантную, сильную и умную ма­шину. Локомотив медленно, словно наощупь, двигался по свежему полотну. Он шел на восток - следом за теми, кто был впереди...

...За окном мастерской тихий весенний вечер. На крышах еще лежит снег, и только золото шпиля над Петропавловкой звонко го­рит в потухающем небе. В углу раскрытый ящик с надписью на крышке: «Осторожно - люди! Не кантовать!» Вдоль стен и на мольбертах этюды, привезенные из поездки. Теплый золотистый сумрак скрадывает торопливый мазок и неизбежные в спешке про­махи... Паша Саполнов в красной защитной каске (надо было мне сделать его повеселее), мечтательный, с нежным девичьим лицом Саша Кузнецов (ребята в шутку прозвали его Мальвиной), Витя Се­дов, похожий на деда-мороза, бригадир Миша Павлов, Володя Лаврентьев...

Гаснет вечернее небо. Скоро город уснет. Когда куранты на Петропавловке пробьют полночь, и над Невой колокольным пере­звоном зазвучит мелодия гимна, там, далеко на востоке, над ма­гистралью взойдет солнце. Начнется новый трудовой день. Я знаю: он не будет легким, но пусть он будет добрым!

Далеко в тайге у Белых озер, увязая по пояс в снегу, в клубах морозного пара продираются сквозь бурелом мои товарищи. Идут вперед. Идут первыми. Идут самыми важными в своей жизни ки­лометрами. Они идут магистралью века. Я знаю: пока не пройдут все свои километры до конца, не построят все мосты, не пробьют тоннель и не положат рельсы, пока не увидят свой первый поезд - они не успокоятся.

Я знаю: пока не напишу картины о них, не выскажу красками всего, что видел и чем был поражен,- не будет и мне покоя.

Большой, белый и чистый, как нетронутый таежный снег, холст стоит на мольберте. Завтра ранним утром я начну картину о БАМе. Это будет картина о дружбе, верности долгу и общему делу. Она станет эпиграфом, зачином к задуманной серии моих картин о БАМе. А назову я ее - «Сопричастность». И если мои друзья-бамовцы когда-нибудь увидят ее, они сразу вспомнят и свой голубой вагончик с заиндевевшими окнами, и розовый столик, за­валенный моими красками и кистями, за которым мы не раз чаев­ничали, узнают Юру Шарипова и художника, который жил и рабо­тал вместе с ними в тайге у Белых озер на 682-м километре буду­щей магистрали.