Искусство

История искусства

Жизнь Тулуз-Лотрека

Анри Перрюшо. Перевод с французского.

Оглавление

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. Трекло (1880-1886)

I
ХУДОЖНИК ЛЕОН БОННА

Живопись для меня лишь средство отойти от
жизни. Крик в ночи. Подавленное рыдание.
Застрявший в горле смех.
Руо 1
1 Жорж Руо (1871-1958) - известный французский художник. - Прим. пер.

Зима 1880 года на юге Франции была удивительно мягкой.
Как обычно в это время года, в Ницце царило оживление. Со всех концов света сюда
съезжались богатые иностранцы. Уже прибыли принц Уэльский и великие русские князья. К
местам увеселений по Променад-дез-Англе, оставляя за собой аромат духов, тянулись
великолепные экипажи с роскошно одетыми дамами.
Анри де Тулуз-Лотрек вместе с матерью смотрел на этот поток экипажей, ожидая, когда,
погоняя четверку лошадей, пронесется в карете его отец. Мальчик смотрел, слушал, вдыхал
теплый зимний воздух, в котором соленый запах моря смешивался с волнующими ароматами
духов. Опираясь на палку, он с трудом брел, переваливаясь с ноги на ногу.
Ему уже минуло пятнадцать лет. Он остался калекой.
Как хотелось матери утешить его, успокоить. Она все еще надеялась. Но он сам, надеялся
ли он? Его переломы оказались роковыми, они как бы отзвонили отходную тому полному
иллюзий времени, когда он жил со спокойной уверенностью, что он такой же, как и все мальчики,
жил, не подозревая о таившейся в нем болезни, которая однажды неминуемо обрушится на него.
А она должна была обрушиться неизбежно, и наиболее вероятно - в период полового
созревания, именно в этот период. Ему было даровано все, и он разом всего лишился.
Надеяться? Но на что? Сорок дней он пролежал в гипсе в полной неподвижности - сорок
бесконечных, безрадостных дней. Потом его перевезли из Барежа в Боск, а затем - в Ниццу. В
Боске он снова приковылял к той стене, к которой остальные дети весело прибегали, чтобы
лишний раз убедиться, как быстро они растут. А он за год вырос всего на один сантиметр. Он
проходил мимо этой стены - "стены плача", как называли ее слуги, сочувствуя мальчику, - с
содроганием.
По правде говоря, он все знал и без этой стены. Достаточно было взглянуть на его ноги и
руки: такие короткие! Они совсем остановились в росте, а так как туловище, в общем, было
нормальное, то фигура получалась нелепейшая. Эта несоразмерность все увеличивалась. Какая же
карикатура на него самого получится в конце концов? С каждым днем он делался все уродливее.
Толстел нос, губы выпячивались, набухали, нижняя губа нависала над скошенным подбородком.
Да и слова, которые произносил этот деформированный рот, были искажены шепелявостью и
раскатистым "р", звуки наскакивали один на другой, слоги он сглатывал, разговаривая, брызгал
слюной. Фигура его становилась все приземистей, все непропорциональнее, тело теряло гибкость.
Кисти коротеньких рук были огромными.
Маленькое Сокровище - кто теперь осмелился бы так назвать его! Лотрек с ужасом
отмечал трагическую метаморфозу, которая постепенно обезображивала его 1.
1 О болезни Лотрека шло много споров. Доктор Ж. Сежурне говорил о запоздалой ахондроплазии,
профессор Морис Лами - о несовершенном костеобразовании. Ретроспективно ставить диагноз трудно, но
все же, пожалуй, наиболее правильна была гипотеза, высказанная доктором Гастоном Леви. По его мнению,
болезнь Лотрека должна быть отнесена к группе полиэпифизарных дисплазий, а точнее, полиэпифизарной
дистрофии Клемана.
При этой болезни "костная ткань вокруг эпифизов чрезвычайно хрупка и сами эпифизы тоже
поражены". А раз так, то переломы Лотрека были, скорее всего, не случайны. "Можно полагать, - пишет
доктор Леви, - что переломы произошли на крайне хрупкой шейке бедра или же имел место подвывих,
который и послужил причиной падения, вызвавшего перелом шейки бедра. Но нельзя исключить и гипотезу
о подвывихе, усложненном вывихом".
Во всяком случае, вопреки тем выводам, которые делались после поверхностного изучения
биографии Лотрека, не переломы послужили причиной того, что он перестал расти. Лотрек всегда был ниже
ростом, чем ему полагалось по возрасту. Переломы были лишь следствием, "трагическим завершением
болезни", развивавшейся в результате патологического костного фактора. И очень показательно то, что оба
перелома произошли как раз в период полового созревания; болезни такого рода могут не давать о себе
знать многие годы (кстати, тогда диагностировать заболевание Лотрека было невозможно, так как
рентгенографии еще не существовало) и резко обостряются в период роста ребенка и его полового
созревания. Лотрек был обречен с самого рождения; он не мог уйти от своей судьбы.
Как здесь не вспомнить о биологическом фатализме, который уже в тот момент, когда мы еще
находимся в зачаточном состоянии, по словам Жана Ростана, "безжалостно захлопывает перед нами Двери".
Судьба Лотрека - трагическое подтверждение беспощадного детерминизма.
(Как удалось установить доктору Леви, одна из кузин Лотрека была карлицей.)

Анри не узнавал себя в зеркале. Только глаза, удивительно живые, оставались прежними:
лучистыми, жгуче-черными, с чудесным блеском. Неужели ему суждено стать уродом, похожим
на тех жалких карликов, которые изображены на полотнах испанских художников? Какая
нелепость! Как жестоко растоптала судьба его детские грезы! В нем горел все тот же огонь, но
тело перестало подчиняться повелительному голосу разума. При малейшем усилии его сковывала
глубокая усталость. Рухнули мечты о верховой езде, об охоте. Ему никогда не стать тем, кем он
мечтал стать. Никогда. Только теперь, когда возраст пробудил в нем неведомые дотоле сильные
чувства и желания, когда в нем заговорила горячая кровь его предков, он, глядя на себя в зеркало,
смог до конца понять, какую отвратительную злую шутку сыграла с ним судьба.
По Променад-дез-Англе проезжали красивые беспечные незнакомки. Зимний воздух
Ниццы был мучительно нежен. Летом, в Бареже, где он лежал в гипсе, вечерами его иногда
навещала кузина Жанна д'Арманьяк. "Я весь день один, - писал Лотрек. - Читаю, но немного -
начинает болеть голова. Стараюсь как можно больше - пока не устанет рука - рисовать и
писать, а с наступлением темноты жду - не придет ли к моей постели Жанна д'Арманьяк. Иногда
она приходит, хочет отвлечь меня от грустных мыслей, развеселить. Я слушаю ее голос, но не
решаюсь смотреть на нее. Она такая статная и красивая. А я не статен и не красив".
Лотрек был близок к отчаянию. У него было ощущение, будто он падает в глубокую
пропасть. В то время как в подростках его возраста просыпается любовь, он должен подавлять в
себе желания, отметать всякие соблазны. Как жестоко поступила с ним природа - она пробудила
в нем юношу и тут же лишила юности. Теперь он понимал - и с каждым днем все больше и
больше - страстность Тулуз-Лотреков, от которой закипала кровь в жилах, их безудержные
чувственные порывы. Ребенком Анри нравилось, когда его ласкали женщины - мать, тети.
Нежный по натуре, он любил прильнуть к ним. У него была открытая душа. Теперь он должен
затворить ее. Отныне красота не будет волновать его воображение, делать его мягче; она будет
вызывать в нем лишь боль и дерзость. Человек ясного, здорового ума, он понимал, что мир - не
для него. Что он прочтет в глазах девушек? Лишь отвращение или - еще хуже - жалость!
Жалость! Нет, только не жалость! У Лотрека бывали минуты, полные горечи. Но, сильный
духом, он преодолевал слабость. Сетовать на свое несчастье, вызывать сострадание? Нет, этого
ему не позволяла гордость.
Пряча в самых далеких тайниках души свою тоску и боль, он смеялся и шутил. Только бы
его не жалели! "Посмотрите-ка на него, ну и видик: зад толстый, нос картошкой. Вот уж кого не
назовешь красавцем!" Легко уязвимый, Лотрек предупреждал насмешки, спешил сам подтрунить
над своей клоунской внешностью. Эта бравада служила ему средством защиты, но она тоже была
выражением мужества. Раненный в самое сердце, он принял свою искалеченную судьбу как вызов.
Жизнь ускользает от него, но он не даст себя отстранить. Он не отпустит ее от себя.
Благодаря карандашу и кисти он окажется в самой ее гуще. Лотрек все время писал и рисовал, но
эта страсть не была страстью наркомана, который ищет забвения. Пожалуй, он скорее напоминал
потерпевшего кораблекрушение, который из последних сил цепляется за обломок судна. Он сам
признался, что одержим живописью. "Моя комната завалена такими вещами, которые даже нельзя
назвать мазней", - писал он Девиму. Живопись была для него всем: и времяпрепровождением, и
убежищем, и способом обмануть свое жизнелюбие. Но главное - она помогала ему утвердить
себя как в своих собственных глазах, так и в глазах окружающих. Прозябать в бездеятельности,
превратиться в калеку, которого все холят? Нет и еще раз нет! Ну, а чем он мог заниматься
помимо живописи? Ведь у него не было выбора! Острота глаза - это единственное, что ему
даровано.
Он не изменил своим излюбленным сюжетам. Главное в его "меню" по-прежнему лошади,
упряжки, лодки, собаки. Его произведения, выполненные в светлом колорите, со знанием дела,
были полны движения. Его альбомы испещрены зарисовками любимых лошадей. Он досконально,
с наблюдательностью знатока изучал их движения. "Я напишу таких красавцев скакунов!" -
сказал он отцу. "Да, намалевать их ты можешь!" - ответил граф Альфонс.
Ужасная фраза, особенно жестокая потому, что, произнося ее, граф подсознательно
гораздо больше думал о себе, чем о сыне! Он скорбел не о нем. Уродство Анри глубоко огорчало
его лишь потому, что он обманулся в своих ожиданиях. Он надеялся приобрести товарища по
охоте, а лишился даже наследника. Конечно, для мальчика сделают все, что возможно, не
пожалеют ни забот, ни денег. Но и только. В остальном же этот калека перестал интересовать его.
Граф вел себя так, будто у него никогда не было сына. Рухнули все его надежды. Разочарованный,
повергнутый в меланхолию, он одиноко жил в окружении своих суровых соколов.
Собаки, птицы, оружие, любовь.
За одну радость - стократное горе.
Бегите от бури
И от женщины, как от чумы.
За маленькую радость тяжела расплата
Влюбленных и охотников 1.
1 Эти стихи ирландского графа Макмагона были выгравированы в 1913 году графом Альфонсом на
ставнях его соколиного двора.

Недостойный отпрыск прославленного и могучего рода, Анри Лотрек стал чужим - и он
знал это! - даже для своей семьи. Он был отсохшей ветвью. Трудно найти более убедительный
способ подчеркнуть бесспорность этого: свое право первородства, которое естественно должно
было перейти к его сыну, граф передал младшей сестре Алике.
"Тяжелый" 1 взгляд Лотрека иногда подолгу задерживался на родителях. В нем
вспыхивало возмущение: это они сделали его таким! Но он тут же подавлял в себе это чувство,
хотя иногда все-таки не мог удержаться от горькой шутки: "Моя мать - сама добродетель, но она
не устояла перед красными штанами". Временами его смех напоминал рыдание.
1 Мэри Тапье де Селейран.

Он работал. Где бы он ни находился, он работал. Из Ниццы его перевезли в Альби, затем в
Селейран и в Боск. В Боске, у "стены плача", он 4 ноября убедился, что за год вырос только на
один сантиметр. Он работал без устали. Триста рисунков, около пятидесяти полотен - таков
урожай 1880 года.
В Селейране он снова вернулся к пейзажу. В Альби он попытался написать виадук
Кастельвьель, вид на который открывался с террасы Боска. Но если его работы, где он передает
движение, обладают убедительной силой, если в его портретах тоже есть сила и достоверность, то
его пейзажи совершенно безлики. Большие, неподвижные леса, застывшие в августовской тиши
виноградники - какие они у него бесцветные! Впрочем, Лотрек больше не любил природу.
"Природа меня предала", - говорил он.
А любил он все живое, волнующее, требующее от человека активности, все то, что
напоминало ему его прежний мир, теперь утраченный. И не только это. В человеке или животном
его привлекали черты особенные, отличающие их от других. Происхождение и воспитание
приучили его признавать только индивида. Его привлекали странности. Они были сродни ему и
оправдывали мысль, что каждый человек в какой-то степени урод. О, как разнообразна жизнь!
Сколько в ней нелепого и чудесного, возвышенного и отвратительного! Лотрек упивался этим
беспрестанно сменяющимся зрелищем. Да, он упивался им, оно в самом деле доставляло ему
истинное наслаждение. Он любил рисовать. Рисунок стал для него смыслом жизни. Это была его
охота.
Во время своих поездок Лотрек обычно вел дневник, в который он записывал свои
впечатления, делал рисунки. В январе 1881 года он уехал из Селейрана на зиму в Ниццу. Там
родилась "Тетрадь зигзагов", которую он посвятил своей кузине Мадлен Тапье "с благородной
целью немножко развлечь ее после уроков мадам Верньет". С большой непосредственностью он
из озорства написал смешную сатиру на своих попутчиков в дороге и соседей по гостинице,
которые показались ему забавными. Иронический склад его ума, особенно обостренный тем, что
Лотрек вынужден был замкнуться в себе, помогал ему подмечать недостатки и нелепые черты
окружающих. "В соседнем с нами номере живут два молодых англичанина. Они восхитительны. С
ними две их сестры, обе в розовом, похожие на зонтики, и сопровождающая их мисс - в голубом,
с рыжими волосами. Я попытался изобразить ее на лошади, но у меня не получилось".
Лотрек не только рисовал и писал. Энергично и упорно он тренировал свое тело. Он много
ходил, плавал и даже занимался греблей. Море - его друг. "Плаваю я быстро и хорошо, -
говорил он, - но зато некрасиво, как жаба". Он старательно тренировался каждый день и даже
научился нырять с лодки.
За свое пребывание в Ницце (а оно затянулось из-за болезни одной из его теток) он
купался не менее пятидесяти раз. Это было для него достижением и доказывало, как отмечал он с
явным удовлетворением, что его "двигательные конечности" заметно прогрессировали.

* * *
Из Ниццы Лотрек вместе с матерью отправился в Париж, где он собирался в июле месяце
сдать первые экзамены на аттестат зрелости.
Много ли он посвящал времени школьным предметам? Бесспорно, меньше, чем живописи.
В Париже "безумную радость" ему принесла встреча с его другом Пренсто. Любовь, связывающая
шестнадцатилетнего калеку с тридцатисемилетним глухонемым, проявилась с особенной силой.
Физические недостатки каждого из них еще сильнее привязали их друг к другу. Они встречались
ежедневно. Лотрек называл Пренсто своим "мэтром", а Пренсто Лотрека - "сосунком" своей
мастерской!
Художник-анималист питал к Лотреку поистине отеческие чувства. Он был очень
опечален его "обезображиванием", как он говорил на своем "причудливом" языке. Но Пренсто так
же поражали проявившиеся в его подопечном способности. То, что сам он открывал и чего
добивался годами, Лотрек усваивал с удивительной быстротой.
По правде говоря, Лотрек подражал ему, "как обезьяна". Он заимствовал его приемы, его
мазок, его серьезную и легкую манеру письма, в котором было много света. Не без некоторого
влияния импрессионизма, вызывавшего в то время возмущение, в самый разгар битвы (первая
выставка группы импрессионистов состоялась в 1874 году, всего семь лет назад) палитра светской
живописи светлела. "Нас расстреливают и в то же время залезают к нам в карман", - язвительно
заметил Дега. Этот "подправленный и смягченный импрессионизм" 1 проникает и в произведения
Пренсто, и соответственно в живопись Лотрека.
1 Эмиль Золя. "Натурализм в салоне" (статья напечатана в "Ле Вольтер" 21 июня 1880 г.).

Пренсто был в восторге от своего ученика. Относясь к нему с сочувственной нежностью,
восхищаясь и удивляясь "растущим успехам", "изумительным успехам" подростка, он широко
распахнул перед ним двери своей мастерской, щедро делился с ним тайнами своего ремесла, своей
техники. Каждое утро Лотрек отправлялся на улицу Фобур-Сент-Оноре и там трудился бок о бок с
художником.
В то время Пренсто вместе с Теофилем Пуальпо работал над большим полотном,
посвященным известному эпизоду войны 1870 года - атаке кирасиров в Райхгофене. Он должен
был написать всех лошадей этой композиции. Лотрек сделал копии со многих его набросков и
среди прочих - с наброска одного кирасира "так удачно, что я просто затрепетал", - как сказал
потом Пренсто. Лотрек вставил в альбом эскизов учителя несколько своих рисунков, и Пренсто с
трудом отличал их от собственных.
В квартале художников, где жил Пренсто, живописцы и скульпторы часто навещали друг
друга. Все они были примерно людьми одного круга. Большинство из них состояли членами
светских клубов, постоянно посещали скачки и другие места, где собирались сливки общества. У
Пренсто бывали Петижан, Бютен, Лендон и виконт дю Пассаж (его Лотрек написал верхом на
лошади). Но два художника особенно притягивали юношу. Один из них - Джон-Льюис Браун,
ирландец, уроженец Бордо. Очень трудолюбивый, он в свои пятьдесят два года заслужил
завидную репутацию художника - специалиста по лошадям, по батальным и спортивным сценам.
Наполеон III купил у него в свое время две картины. Лотрек, которому Браун дал несколько
советов, восхищался виртуозностью, с которой тот писал, его глубоким, изумительным знанием
лошадей.
Второго звали Жан-Луи Форен. Этот стройный молодой человек - ему не было еще и
тридцати лет - с бледным лицом, острым взглядом и горькими, не по возрасту, складками у рта
был почти неизвестен. Он еще не нашел себя. Друг Дега, он выставлялся с импрессионистами. На
его акварели обратили внимание, но пока что искусство кормило его плохо. Форен большей
частью жил в нужде, и время от времени судебные исполнители описывали его имущество. Не
дожидаясь, пока они придут, художник осмотрительно стал прятать свой скарб где-нибудь в
надежном месте, иногда даже у графа Альфонса, который ценил его талант. Они были дружны.
Обладая неистощимым остроумием, Форен не любил много рассуждать, но беспрерывно
зубоскалил, сопровождая свои шутки, язвительность которых вызывала восторг у бездельников,
торчавших в его мастерской, громовым смехом, напоминающим звериное рычание. Он был
наблюдательным художником и в ту пору стал печатать в некоторых газетах свои рисунки
(подписываясь иногда дерзким псевдонимом "Zut" - "К черту"), в которых давал волю своему
ядовитому уму.
Лотрек мог слушать Форена без устали. Ему нравился его злой язык, высмеивающий
приспособленчество, посредственность, претенциозность, тупоумие, подлость. Он любил
рассматривать его работы, наброски из парижской жизни, бытовые сценки, схваченные в
кафешантане, за кулисами театров, мюзик-холлов или в "Фоли-Бержер". Какой блеск! Как остро!
Вот это настоящий рисунок! Форен умел несколькими штрихами показать облик, сущность,
психологию своей модели. Ни одной лишней черточки: скупая экспрессивность, передающая
непосредственное впечатление, врезающаяся в память своей искренностью. Великолепные
рисунки!
На улице Фобур-Сент-Оноре не скучали. Лотрек почувствовал, что здесь он заново
рождается на свет. Где еще мог он научиться с такой иронией относиться к своей судьбе? Разве
Пренсто из-за своего физического недостатка был лишен удовольствия наблюдать за окружающей
его жизнью? Ну и что из того, что он глухонемой! Он смеялся над своими товарищами по
несчастью, у которых не хватало силы воли жить, как все нормальные люди. Его наброски были
полны фантазии и бодрости. Лотрек в общении с ним получал не только уроки живописи, но еще
шлифовал свой насмешливый ум.
Иногда Пренсто по вечерам водил своего подопечного в театр или в цирк. Последний в то
время был в моде. Пренсто и Лотрек почти всегда ходили в цирк Фернандо, который находился в
деревянном здании на бульваре Рошешуар. Он считался в то время лучшим, и туда устремлялся
весь Париж 1.
1 В 1898 г. это здание было перестроено и стало называться цирком Медрано, по имени нового
владельца (он же был клоуном Бум-Бум).

В цирке обоих друзей привлекали главным образом лошади, первоклассные наездники и
наездницы, отличавшиеся поразительной ловкостью. Лотрека увлекали также выступления
акробатов, жонглеров, эквилибристов, дрессированных животных, рискованные полеты
воздушных гимнастов. Он любил совершенство, даже больше - он поклонялся совершенству!
Истинное искусство в любой области, и особенно физическое мастерство, вызывало у него
восторг. Его зачаровывали эти сильные, гибкие люди, сумевшие полностью подчинить себе свое
тело. Они с легкостью, без тени усилия, преодолевали все трудности, словно их просто не
существовало.
"Ну разве это не прекрасно?" - восклицал он в восхищении. Паяцы напоминали ему о его
собственном уродстве. Но они смеялись, смеялись над своей неуклюжестью, над своей
нелепостью. И он тоже смеялся. Над собой. В фантастическом, волшебном свете цирка
запудренные лица клоунов, шутовские маски, печальные и смешные, были вызовом
человеческому горю, пародией на него.
Игра света и теней - только ради этого ходили в театр Пренсто и Лотрек. Диалог для них
не существовал. Они его и не слушали. Их интересовали декорации, игра ярких красок костюмов,
когда актеры двигались по сцене. Газовые рожки рампы - тогда они одни или почти одни
освещали сцену - бросали снизу вверх тусклый, желтоватый, какой-то странный свет, который
менял очертания лиц, делал их контрастными, накладывал на них неестественные светотени,
очищал их от всего будничного и придавал необычайную выразительность малейшей мимике.
Театральное освещение - тоже маска.
А разве мог не любить маски Лотрек, этот замкнутый юноша с израненной душой?
К школьным занятиям он относился все более и более небрежно. Они перестали его
привлекать. Жизнь захлестнула его. Он вкушал жизнь. Отныне он хотел лишь одного -
заниматься живописью. Она принесет ему удовлетворение, она станет для него утешением.
В этом его желании была какая-то доля каприза. Каприза разочарованного подростка. Но
было в нем и нечто более серьезное: кто знает, быть может, настанет день, когда он своими
работами докажет всем, и себе в том числе, что он "отнюдь не неудачник". А раз так - какое
значение для него теперь имеют латынь и литература? И он учился спустя рукава. Результаты не
замедлили сказаться: в июле на выпускных экзаменах он провалился, и именно по французской
литературе.
В досаде он из фанфаронства заказал себе визитные карточки с таким текстом: "Анри де
Тулуз-Лотрек, засыпавшийся по литературе". Но, как он ни сопротивлялся, осенью ему придется
снова держать экзамены, ведь его мать и слышать не хотела, чтобы он отступил, почти достигнув
цели.

* * *
Вскоре после этой неудачи мать с сыном уехали на юг. Лотрек снова будет лечиться на
курорте, на этот раз в департаменте Эро, в Ламалу - курорте с "источниками, содержащими
железо и (легкую, как говорил доктор) дозу мышьяка".
Городок очень не понравился Лотреку. "Отвратительная дыра с рыжей землей, - писал он
Девиму. - Намного мрачнее Барежа, quod non est paululum dicere" 1. Он был занят тем, что
"промывал себя снаружи и изнутри", и смертельно скучал. Девим предложил Лотреку работу,
доставив ему этим большую радость: закончив новеллу "Кокотка", он попросил его сделать к ней
иллюстрации. Лотрек, в восторге от того, что друг обратил внимание на его "мазню", как и
следовало ожидать, поспешил ответить на лестное для него предложение согласием.
1 О ней даже и сказать нечего (лат.).

Сюжет "Кокотки" не отличался оригинальностью. Это была история старой кобылы,
которая, отслужив в армии, спокойно доживала свой век у деревенского добряка кюре. Но вот как-
то в деревню прибыл полк, в котором она когда-то служила. Услышав звук трубы, кобыла "в
отставке", увлекая за собой кюре, понеслась вскачь за солдатами. Значение этого слабенького
рассказа состояло в том, что он зажег Лотрека и заставил его, не теряя ни минуты, приняться за
выполнение заказа друга. С легкостью и удовольствием он сделал пером двадцать три рисунка. На
рисунках, где лошади были изображены в движении, они были необычайно выразительны.
Закончив работы, Лотрек тотчас же выслал рисунки Девиму. Они свидетельствовали о том,
что художник ясно представляет себе, чего он ищет в искусстве, и, приступая к рисунку, он уже
видит его.
"Я старался изобразить правду, а не идеал, - писал он. - Возможно, это и порочно, но я
не опускаю ни одной бородавки, мне нравится украшать их вьющимися волосками, закруглять их
и привлекать к ним внимание".
Свое сопроводительное письмо Лотрек подписал: "Начинающий художник". Он трепетно
ждал мнения Девима и потому просил его ответить незамедлительно. "Напишите мне побыстрее.
Я волнуюсь". Как он жаждал удачи! Обиженный жизнью, он теперь сомневался во всем, и в своих
способностях - тоже.
Когда Лотрек получил от Девима похвальный отзыв, он был вне себя от радости. "Я
прочел ваше милое и снисходительное письмо, и мне показалось, будто я немножко тронулся, -
писал он, признательный и растроганный. - Я даже не помышлял о таком счастье: я послал вам
свои жалкие наброски, и вы же меня благодарите. Вы с таким вниманием отнеслись к моим
рисункам! Оставьте у себя те, что вам нравятся... Короче, - заканчивал он свое письмо, - я
совсем потерял голову, я счастлив, я в восторге от мысли, что, может быть, ваша проза, как
фейерверк, украсит мою галиматью, что вы протянете мне руку помощи на трудном пути к
признанию и, наконец, что я вновь обрел нашу старую дружбу, которую время сделало еще
крепче" 1.
1 Вопреки надеждам "жемчужина прозы" Девима не помогла художнику завоевать признание.
Новелла его друга не была напечатана. Она увидела свет много позже (Edition du Chene, 1953), но,
разумеется, только из-за рисунков Лотрека.

Продолжая готовиться - ничего не поделаешь! - к выпускным экзаменам, Лотрек много
времени отдавал живописи. В Селейране и в Боске, куда он вернулся после курорта, он заставлял
своих близких позировать ему и писал их портреты.
Своих добровольных натурщиков он изображает не без язвительности. Если в портрет
матери, которую он уважает и любит, он вкладывает всю свою сыновью нежность, то остальных
он не щадит. Одного из своих кузенов, мальчика лет десяти, он написал во весь рост, высокомерно
глядящим на индюка, которому это явно не по вкусу. Отца Лотрек изобразил в его любимом
кавказском костюме: в башлыке, с соколом на левой руке, он сидит верхом на лошади, на которую
надета сбруя, принадлежавшая некогда знаменитому имаму Кавказа Шамилю-эфенди. А вот
животных Лотрек писал с большой нежностью. Портрет белой лошади Газель, созданный им, -
настоящий портрет! - глубоко трогает своей удивительной проникновенностью.
Сочная, уверенная манера письма Лотрека придавала его произведениям большую
убедительность, в них уже чувствовалось мастерство. В портрете старого священнослужителя -
красное лицо на красноватом фоне - Лотреку удалось передать внутренний мир этого кюре,
который, опустив голову, погрузился в какие-то мысли. Модель, видимо, позировала недолго.
Мазок легкий и отрывочный. "Когда я рисую, - писал Лотрек Девиму, - мой карандаш так и
бежит, и ему надо дать волю, иначе - трах! - и все кончено". Это относилось и к его кисти 1. В
ноябре, в Тулузе, Лотрек снова сдает экзамены на аттестат зрелости, на этот раз удачно. 22 ноября
он весело сообщает об этом из Альби Девиму: "В экзаменационной горячке я совсем забросил
своих друзей, живопись и вообще все, что заслуживает в этом мире внимания, во имя словарей и
учебников. И вот, наконец-то, тулузские экзаменаторы объявили, что я выдержал, несмотря на
глупую шутку, которую я выкинул, отвечая на вопросы по поводу eusses!
Я привел несуществующие цитаты из Лукиана, а преподаватель, боясь обнаружить свое
невежество, рассыпался в похвалах". И новоиспеченный бакалавр не поленился набросать пером
шаржированный портрет этого преподавателя: невероятное самодовольство, лысый череп,
огромные очки. "Наконец-то все позади" 2, - заканчивает свое письмо Лотрек.
1 Сохранилось около сорока картин, написанных Лотреком в 1881 г., которым датировано это
письмо.
2 Это последнее известное нам письмо Лотрека, адресованное Девиму. Кажется, отношения между
Лотреком и его другом из Барежа довольно скоро после этого письма стали весьма прохладными. Девим
был очень религиозен. Тридцать лет спустя, в 1910 г., потеряв мать, он постригся в монахи. Прежде чем
уйти в обитель, он решил отослать графине Адель восемь писем, некогда полученных им от Лотрека.

Итак, дело сделано. С этим покончено навсегда. Никакие силы не заставят теперь Лотрека
готовиться к следующим экзаменам на аттестат зрелости. Теперь он будет писать, и только писать.
Ни о чем другом он не хочет и слышать. Он не намерен больше тратить время на это тоскливое
занятие - подготовку к последним экзаменам, - которое все равно ему ничего не даст.
Мать сдалась. Она не могла противоречить сыну. Если живопись действительно его
призвание, пусть будет так. Она хотела только одного: чтобы он был счастлив. Судьба и так уже
жестоко обидела ее сына! Мало того, насколько это в ее силах, мать будет помогать ему. Ведь
занятие живописью вполне совместимо с достоинством их рода. А кроме того, "дама Палитра",
пожалуй, поможет несчастному мальчику не думать о том, чего он будет лишен. Боже мой, в
семнадцать лет он наверняка еще не подозревает о тех горьких переживаниях, которые его ждут.
Какая девушка его круга согласится выйти за него замуж? Если он останется в своей среде, в
обществе резвых молодых людей и соблазнительных женщин, что ждет его, кроме унижения? Так
пусть, если это доставляет ему удовольствие, он лучше рисует.
Мать смирилась. Дядя Шарль отнесся к этому с воодушевлением. А Пренсто заявил, что у
"сосунка" "поразительный талант" и, вполне возможно, "блестящее будущее". Что касается графа
Альфонса, от него не приходилось ждать возражений. Хорошо ли его сын знает латынь,
собирается ли он проводить свои дни, сидя в кресле, или же ему взбрело в голову малевать -
какая разница! Если потомок графов Тулуз-Лотреков неспособен на единственно стоящие занятия
- охоту и верховую езду, - то и говорить не о чем.
Воодушевляемый мыслью о том, что он будет "независим в искусстве", как утверждал
Пренсто, Лотрек отнесся к своему увлечению очень серьезно. Живопись становилась для него
вопросом жизни. Он хотел взять реванш, добившись успеха в той единственной области, которая
его привлекала.
Раньше он работал от случая к случаю. Живопись была для него как бы забавой, и он
полагался только на свое дарование. Теперь он подошел к этому продуманно, решив поступить в
Школу изящных искусств и подготовиться для этого в какой-нибудь известной мастерской.
"Подумать только, будь мои ноги чуть длиннее, я никогда бы не занялся живописью!" Но раз
судьба сделала его уродом, он будет писать. Он станет настоящим художником. Пусть не
Фореном, но если бы он смог писать так, "как его большой друг Пренсто или как Джон-Льюис
Браун!" 1 Вот о чем он мечтал! Уроки Пренсто ему дали много, но этого было уже недостаточно.
Он должен двигаться вперед, неукоснительно подчиняясь более строгой дисциплине. Пренсто был
согласен с ним, он посоветовал Лотреку окончательно перебраться в Париж и поступить в
мастерскую Леона Бонна.
1 Таде Натансон.

Бонна, которому было сорок восемь лет, только что избрали в Академию. Известный
художник-портретист, пользующийся большим успехом, он был и художником "миллионеров".
Бонна как никто другой подходил для того, чтобы руководить потомком Тулуз-Лотреков на
тяжком пути в искусство. Его уроки, уроки "мсье Бонна" - его величали так же, как некогда
величали мэтра из Монтобана "мсье Энгра", - были в традициях классической французской
живописи, которую импрессионисты - эти революционеры, эти мазилы - пытались очернить. С
мсье Бонна все заранее было известно. Юный Лотрек имел много шансов сделать под его суровым
руководством блестящую карьеру, о чем мечтал для него Пренсто, - стать одним из тех
художников, которые высоко котируются, пользуются успехом в Салоне и в свете, а отдельные из
них - самые ловкие! - попадают во Французский институт.
Кстати, Ферреоль, ювелир из Альби, друг Тулуз-Лотреков, знаком с одним банкиром, брат
которого, Анри Рашу - ему двадцать пять лет, - тоже собирается стать живописцем и учится у
Бонна. Рашу обещал рекомендовать Лотрека своему учителю.
Лотрек приехал в Париж в марте. В конце месяца Пренсто представил его Бонна, и он
поступил в мастерскую художника в тупике Элен.
Графиня Адель полностью одобрила кандидатуру учителя и радовалась перспективам,
которые благодаря ему откроются перед ее сыном. Лотрек тоже был доволен.