Жизнь Тулуз-Лотрека

Анри Перрюшо. Перевод с французского.

Оглавление

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Они
(1893-1897)

I
УЛИЦА МУЛЕН

"Лежа под одеялом, забываешь о своей
нищете", - великолепно сказала нам одна
уличная девка в Марселе. (Иногда, правда, в
этот момент испытываешь нищету совсем
иную, но это уже другой вопрос.)
Монтерлан

О, жизнь! Жизнь!
Лотрек отдавался ей страстно. Ни часу покоя. Он как блуждающий огонек, как горящий
фитиль. Постоянное душевное и умственное перевозбуждение. Ненасытное желание видеть,
наслаждаться, жить.
С тех пор как Лотрек расстался с Буржем, он перестал лечиться. Может, это болезнь
исподтишка, предательски толкала его к бурной жизни?
Да, он вел испепеляющий образ жизни! Но делал все как бы играючи. "Когда он успевает
работать?" - недоумевали его дружки, с которыми он развлекался. "Когда он успевает
развлекаться?" - недоумевали те, кто видел, как он лихорадочно трудится. Лотрек безжалостно
эксплуатировал своих друзей. Он заставил Жуаяна сопровождать его в Лондон, а Гибера - в
Бордо, где они, презрев гостиницу, поселились в публичном доме на улице Пессак. Отныне
Лотрек не признает других пансионов. В Париже он вынудил Детома жить с ним то на улице
Амбуаз, то на улице Жубер.
Больше, чем когда-либо, Лотрек работал сейчас в домах терпимости, писал проституток в
столовой, за игрой в карты, в гостиной, где они, сидя на диване, ждали посетителей.
Но он не замкнулся в этом кругу. Хирург Пеан, выйдя на пенсию, открыл на свои средства
Международную больницу. Лотрек, которого Пеан по-прежнему интересовал, продолжал ходить к
хирургу. "Он копается в животах так, словно роется у себя в кармане в поисках мелочи", -
говорил Лотрек. Постоянно находя что-то необычное, Лотрек увлекает за собой приятелей.
"Пойдем посмотрим на нее..." - мог вдруг предложить он. "На кого?" - "Тише!" - И он с
лукавым видом прикладывал палец к губам. Друзья покорно следовали за ним.
Заинтригованные, они брели по каким-то улочкам, а он время от времени оборачивался и,
подняв палец, шептал: "Это тайна!" - и давился от смеха. Потом он, с трудом переводя дыхание,
поднимался на шестой этаж старого дома на улице Дуэ и останавливался. "Она более знаменита,
чем президент республики!" - заявлял он и стучался в дверь мансарды.
Дверь отворялась, и женщина неопределенного возраста, с испитым лицом впускала
посетителей в свою трущобу. Кто же она, эта нищенка, которой Лотрек приносил конфеты? Кто
эта несчастная, которая зарабатывала себе на жизнь тем, что ходила по террасам кафе на площади
Пигаль с обезьяной, танцевавшей под ее гитару? Ла Глю. А кто такая Ла Глю? А Ла Глю -
Викторина Меран, бывшая натурщица. Тридцать лет назад она позировала Мане для его
"Олимпии".
Иногда Лотрек вел своих приятелей к графу Лантурну де Сен-Жермен, типично
бальзаковскому герою, старому аристократу, который коллекционировал часы XVIII века и
показывал их, осторожно вынимая из ваты, а потом так же тщательно укутывал их в нее.
Лотрек повизгивал от удовольствия.
Жадное, ненасытное любопытство. Способность всем восхищаться, желание все испытать,
взять от жизни как можно больше.
Люблю я развлечения
И ужины с шампанским... -
распевал он во все горло.
Несмотря на то что он много пил - а ведь вино в большом количестве отбивает аппетит,
- он по-прежнему любил вкусно поесть. Но теперь его уже не удовлетворяли даже самые
изысканные блюда; все приелось, и он выискивал сложные, замысловатые рецепты. Он знал все
рестораны Парижа, изучил, какой из них чем славится, обожал готовить сам, находил время
придумывать новые кушанья, любил, заказывая ужин, подбирать - и с каким вкусом! - вина к
каждому блюду. Кухня, как и живопись, - искусство, и Лотрек относился к ней с таким же
рвением.
Иногда и здесь проявлялась его любовь к озорству. Увидев однажды в "Новом цирке"
номер, где негр боксировал с кенгуру, он вбил себе в голову, что обязательно пригласит друзей на
жаркое из кенгуру. И пригласил: был подан барашек с острова Уэссан, украшенный коровьим
хвостом, с приделанным на животе подобием кармана, в котором лежала мышь. А чтобы гости не
пили воды, он напустил в графины золотых рыбок.
Лотрек развлекался. Но когда же он спал?
На рассвете, когда на пустынных улицах уже появлялись спешившие на работу люди,
Лотрек, выпив последний стакан вина, решался наконец сесть на извозчика. Случалось частенько,
что по дороге он засыпал и кучер, по доброте душевной, будил его, когда они доезжали до дома,
но тут же раскаивался, так как Лотрек, взбешенный тем, что прервали его сон, грубо просил
кучера "не вмешиваться не в свое дело" и, устроившись поудобнее, снова засыпал.
Экипаж стоял, лошадь время от времени стучала копытами по мостовой, каждые четверть
часа били часы на церквах. Занималась заря. Лотрек наконец поднимал голову, осматривался. Ага,
он у своего дома. Подняться к себе? Ну, нет. Поехали, Кокотка! Хватит спать! И Лотрек называл
кучеру адрес типографии Анкура.
В типографии уже привыкли к этим ранним визитам художника. Случалось, что он
появлялся там еще до начала рабочего дня. Выпив в ближайшем кабачке стаканчик белого вина
или рюмку выдержанного коньяка (а иногда того и другого), художник приходил в цех,
здоровался с литографами, шутил и, засучив рукава, во фраке взбирался на табурет, протирал
стекла пенсне, надвигал на лоб шляпу и склонялся над литографским камнем.
Иногда он начинал рисовать что-нибудь новое, иногда подправлял готовый уже камень,
орудуя зубной щеткой, которую теперь всегда носил в кармане. Совершенно покоренный
литографией, сразу же оценив, какие широкие возможности она дает, уловив ее специфику,
Лотрек занялся ею с огромным увлечением. Он подолгу обдумывал каждый рисунок, вкладывая в
работу много страсти, следил за всеми этапами производства, помогал рабочим, выбирал бумагу,
краски, сам тщательно проверял первые оттиски и весь тираж, проявляя при этом большую
требовательность. Твердо зная, чего он добивается, он рвал оттиски, если они его не
удовлетворяли, подписывал и пронумеровывал остальные и уничтожал камень, как только тираж
был готов.
За последние месяцы прошлого года Лотрек подружился с актером Анри-Габриелем
Ибельсом, большим любителем литографии и кафешантанов. Ибельс и Лотрек были словно
созданы друг для друга. Лотрека приводили в восторг шутки Ибельса, язвительное остроумие и
изобретательность, которую тот проявлял, чтобы добыть немного денег. Именно с этой целью
Ибельс решил потребовать от Жоржа Онде, издателя музыкальных произведений, чтобы его песни
иллюстрировали не ремесленники, а настоящие художники.
И добился своего.
Онде жил в том же доме, где помещалась типография Анкура. Он издавал произведения не
только Теодора Ботреля или Ксанрофа, но и Дезире Дио. Ибельс познакомил с Онде Лотрека, и тот
был рад, что сможет своим искусством помочь Дио. Как раз в это время Дио написал музыку к
"Старым историям" Жана Гудецкого. Лотрека потешали эти наивные "слюнявые" романсы, и он
забавлялся, рисуя обложки к некоторым из них: "Твои уста", "Бессонная ночь", "Тебе!". До
выпуска тиража нот делалось сто оттисков литографий Лотрека, которые продавал Клейман,
издатель эстампов.
Лотрек никогда не отказывался от заказов. Его литографии выходили одна за другой. Для
банкета Независимых он сделал на камне меню, изобразив там Монмартрскую модистку Рене Вер
в ее лавке. Для этой самой Рене Вер, которая вскоре (в сентябре 1893 года) вышла замуж за
Адольфа Альбера, Лотрек ради развлечения иногда рисовал модели шляпок 1.
1 Рене Вер часто путали с другой модисткой - Ле Маргуэн, которая позже стала возлюбленной
Лотрека. Что касается Рене Вер, то ее муж умер и она осталась с сыном, ныне доктором Луи Шуке, с
которым мне довелось встретиться. Доктор Луи Шуке любезно поделился со мной своими воспоминаниями
и передал некоторые семейные реликвии, по которым я смог точно восстановить многие подробности жизни
Лотрека.
Дружба Лотрека с Рене Вер началась давно. Уже в 1888 г. эта женщина изображена Лотреком
вместе с Адольфом Альбером, Ла Гулю, Клодоном и другими на иллюстрации "Бал-маскарад", сделанной
для "Пари иллюстре" (10 марта), а также на этюде на холсте к этой литографии.

Меню для Независимых - безусловно знак признательности Лотрека своему дорогому
Додо, как он нежно называл Адольфа Альбера, секретаря Общества французских художников-
граверов, при содействии которого Лотрека пригласили на их пятую выставку, состоявшуюся в
апреле. Лотрек там показал двенадцать произведений графики, что уже свидетельствует о его
большой продуктивности. Но это было не все. Он еще работал над семью иллюстрациями к статье
Жеффруа "Рестораны и кафешантаны на Елисейских полях", вместе с Ибельсом принимал
участие в альбоме "Оригинальный эстамп", который вышел в июле. Этот альбом, посвященный
кафешантанам, содержал двадцать две черно-белые литографии. Предисловие к нему было
написано Жоржем Монторгеем.
Работая над этими литографиями, Лотрек с Ибельсом бродили по увеселительным
заведениям: "Пти-казино", "Скала" на Страсбурском бульваре или "Амбассадер", куда публика
ходила специально, чтобы "пошуметь". Поработав в мастерской или же у кого-нибудь на квартире
над холстом (он уверял, что за портретом отдыхает, а если так, то отдыхал он много, ибо писал
портрет за портретом - своего кузена Луи Паскаля, изобразив его щеголем, некоего Буало за
столиком в кафе, директора плакатной фирмы Делапорта, сидящим в небрежной позе в "Жарден
де Пари", Ибельса, светскую даму - мадам де Горцикову), он отправлялся в кафешантаны, где
наблюдал и рисовал певиц, комиков, куплетистов: Полу Бребьон, которая, кривляясь и сюсюкая,
пела солдатские песни; Эдме Леско - она одевалась испанкой, когда исполняла "Хабанеру",
англичанкой, когда пела "Лингалинг", и горной пастушкой, когда исполняла тирольские песни;
мадам Абдалу, славившуюся своими гримасами, безобразно худую, уродливую женщину (она,
когда пела, подмигивала, высовывала язык и оттопыривала губы); толстяка Кодье (Монторгей
говорил о нем: "Он по крайней мере сыт и не будет приставать к вам во время ужина"), который
вызывал восторг у посетителей "Пти-казино" своей песенкой:
Раз, два, три, черт возьми!
Раз, два, три, черт возьми!
А ля-ра-ра,
Латинскому кварталу - ура!
Насытившись зрелищем, рассовав по карманам рисунки, Лотрек отправлялся бродить по
улицам, переходя из кабака в кабак, выпивая то стакан портвейна, то смесь джина с вермутом
("Пол-литровая кружка: джин с вермутом пополам. И тогда можно совсем не опасаться за голову.
Вермут нейтрализует действие джина", - утверждал Лотрек), то рюмку коньяка или абсента
("Еще рюмочку?" - "Вы же видите, что я уже пьян!" "Нет, не вижу, - отвечал Лотрек, -
потому что я и сам пьян"). Наконец закрывался последний кабак. Лотрек садился на извозчика и
засыпал. Храпя и причмокивая, он спал часа два, потом, стряхнув с себя сон, приказывал кучеру
ехать в типографию Анкура, в ближайшем бистро подкреплялся одной-двумя рюмками спиртного
и снова становился бодр и свеж. Опять слышался стук его палки, его смех и шутки. Он брал свои
камни и уверенно, с поразительной сноровкой, рисовал на них портреты тех, кто привлек в
кабаках его внимание. Их он выбрал для своих одиннадцати литографий альбома "Кафешантан".
Были среди них, конечно, и Джейн Авриль и Брюан. Были даже Дюкар, хозяин "Амбассадер", и
Иветт Гильбер, которой он пренебрег в прошлом году на плакате, посвященном "Японскому
дивану". Теперь она нравилась ему все больше и больше...
Литография отнюдь не отвлекала Лотрека ни от плакатов, ни от живописи на холсте и на
картоне. Он хватался за любую возможность сделать афишу и уговаривал танцовщиц и эстрадных
певиц дать ему заказ. К сожалению, актрисам он не льстил, и они часто отказывали ему.
Лотрек надеялся, что Лой Фюллер закажет афишу ему, но она предпочла посредственных
профессионалов-плакатистов. Это было для Лотрека жестоким разочарованием. Он перестал
бывать в "Фоли-Бержер", куда ходил только ради нее. Кстати, он вообще предпочитал "зрелище
более... (здесь Лотрек переходил на мимику и жестами обрисовывал громоздкую, приземистую
фигуру) или менее..." (и Лотрек вздымал вверх палец, как бы обозначая нечто воздушное) 1.
Словом, "наподобие Ники Самофракийской!" Эдме Леско тоже отклонила его предложение.
1 Франсис Журден.

А Джейн Авриль поверила в него. Ее дебют в "Жарден де Пари" намечался на июнь, и она
поручила Лотреку сделать для нее афишу.
"Жарден де Пари" очень скоро стал самым модным местом в городе, потому что там
"кутили на широкую ногу". Оллер предусмотрел для своих посетителей развлечения на любой
вкус: здесь была и площадка для танцев, и арена для цирковых номеров, и тир, и бар, и горки для
катания, и балаганы с танцовщицами, исполнявшими танец живота, и гадалки. Здесь выступали
исполнительницы "неистовой кадрили" "Мулен Руж". Как-то Ла Гулю, высоко вскинув ногу,
осмелилась сбить шляпу у самого принца Уэльского: "Эй, д'Уэльс, угости шампанским!" В этой
атмосфере фривольного праздника, среди иллюминированных деревьев с победоносным видом
разгуливали "самые красивые девицы Парижа в сопровождении своих содержателей" 1.
Лотрек скомпоновал для Джейн Авриль афишу, удивительно сочетающуюся с этим
роскошным кафешантаном. Пожалуй, он еще никогда не достигал в своих плакатах такой
легкости. Что может быть прекраснее этого плаката в японском стиле, на котором изображена
танцовщица с грустным лицом. Ногой в черном чулке она вскинула свои нижние юбки. На
переднем плане Лотрек нарисовал огромный гриф контрабаса, на редкость одухотворенный -
можно было подумать, что в него вдохнули жизнь.
"Ах, жизнь, жизнь!" - восклицал Лотрек, и в его прекрасных глазах мелькал
насмешливый огонек.

* * *
Он не пропускал ни одного костюмированного бала "Курье франсе" (на одном из них, два
года назад, названном "мистическим", он нарядился мальчиком, прислуживающим в алтаре:
красная сутана, белый стихарь, кардинальская скуфья и в руках - вместо кропила - швабра) и в
феврале, конечно же, присутствовал среди двух или трех тысяч приглашенных на балу "Катзар" 2.
1 Слова Жана Лоррена, приведенные Роми.
2 Des Quat's-Arts (франц.) - четырех муз. - Прим. пер.

Этот бал периодически устраивали учащиеся Школы изящных искусств. Первый состоялся
в 1892 году и прошел без особого шума. Второй, организованный Жюлем Роком в "Мулен Руж",
показался людям благонравным - непристойным, так как гвоздем его был парад полуголых
натурщиц - их несли под грохот барабанов в паланкинах, корзинах с цветами и на щитах. Одни
изображали олимпийских богинь, другие - покорных рабынь, "девушек, увенчанных за
добродетель лепестками роз", женщин бронзового века, восточных принцесс. Королевой бала
была Клеопатра - на ней вместо одежды красовался поясок из монет.
Пять дней спустя сенатор Беранже, председатель Лиги борьбы с безнравственностью,
заявил протест. Было решено передать дело в суд. В июне после следствия начался процесс.
Лотрек присутствовал на заседаниях суда. В зале он увидел Ла Гулю, которая выступала в
довольно-таки неожиданной роли. Когда один из полицейских комиссаров с иронией заметил, что
на балу в Опере он был свидетелем гораздо более непристойных сцен, Ла Гулю, вдруг явив собой
само Целомудрие, с возмущением воскликнула, что она была в высшей степени скандализована
бесстыдством оголенных женщин, которые осквернили ее "Мулен Руж". Этот комический эпизод
запечатлелся в памяти Лотрека: позднее он сделал литографию "Ла Гулю в суде".
Шутки шутками, но все же 30 июня суд приговорил обвиняемых к штрафу в сто франков.
Этот процесс смахивал на фарс. Но закончился печально. Первого июля учащиеся Школы
изящных искусств устроили демонстрацию против Беранже. Жандармерия открыла стрельбу, и во
время стычки был убит человек, мирно сидевший на террасе кафе "Аркур" на площади Сорбонны.
Демонстрация приняла угрожающие размеры. Латинский квартал покрылся баррикадами. Это уже
походило на восстание. Правительство спешно вызвало войска из провинции. Порядок был
восстановлен только 6 июля.
Почему были приняты такие жесткие меры? В какой-то степени это объяснялось
положением в стране. Анархисты держали население в страхе. Бомбы, подложенные ими,
взрывались в 1892 году в парижских гостиницах, в ресторанах, в казармах, в помещении
администрации компании угольных шахт в Кармо, где рабочие вели длительную забастовку. В
том же году был казнен анархист Равашоль. Анархисты в своих газетах вели ожесточенную
кампанию против правительства. Они превозносили Лотрека, считая его чуть ли не "своим". "Вот
у кого хватает смелости, черт побери! - писала "Пер Пенар" 1. - В его рисунках, как и в его
красках, все откровенно. Огромные черные, белые, красные пятна, упрощенные формы - вот его
оружие. Точно, как никто другой, он сумел передать тупые морды буржуа, изобразить слюнявых
девок, которые лижутся с ними только ради того, чтобы выжать из них побольше денег. "Ла Гулю,
Королева радости", "Японский диван" и два, посвященные кабаре Брюана, - вот и все плакаты
Лотрека, но они потрясают своей дерзостью, силой, злой насмешкой, от них, как от чумы,
шарахаются всякие кретины, которым подавай розовый сироп!"
1 30 апреля 1893 года.

Лотрек терпеть не мог разговоров на политические темы (сам он был реалистом и считал,
что при монархии "чиновники будут меньше вмешиваться в жизнь граждан"), но вращался в мире
художников, актеров и писателей, большинство из которых не скрывало своих анархических
убеждений. Они тогда были в моде. Передовые люди защищали их, снобы кичились ими. В том
году Лотрек познакомился с группой свободомыслящих литераторов, которые в той или иной
степени по своим взглядам примыкали к анархистам, - с сотрудниками "Ревю бланш", журнала,
основанного братьями Натансон два года назад.
Лотрек сразу же почувствовал себя в этой среде свободно. Александр и Таде Натансон,
поляки по происхождению, сумели завоевать авторитет в парижском театральном и литературном
мире. Натансоны были людьми с широкой натурой и не скупились ни на идеи, ни на деньги,
инстинктивно тянулись к новаторам, почти всегда безошибочно улавливали все характерные для
той эпохи конца века явления, были сторонниками Малларме, Ибсена, таких молодых
художников, как Боннар, Вюйар, Руссель, Морис Дени, Валлотон, которые именовали себя
"Наби". В февральском номере "Ревю бланш" была напечатана хвалебная статья о выставке
Лотрека в галерее "Буссо и Валадон".
Из братьев Натансон особенно выделялся Таде. Высокий, крепкий мужчина, гурман и
чревоугодник, он заказывал себе огромное количество блюд, был щедр, любил сорить деньгами,
что вполне соответствовало его живому и увлекающемуся характеру. Очень подходило к нему и
его прозвище "Великолепный". Неутомимый делец сочетался в нем с утонченным эстетом,
проницательный ум не мешал ему предаваться мечтам и утопическим проектам. Это была
личность тонкая и импульсивная, глубокая и в то же время легкомысленная. Несмотря на
некоторое ребячество, в нем чувствовался талант, но талант необузданный. Этот великан
частенько витал в облаках, его пылкое воображение и интуиция одерживали верх над рассудком.
Он женился на совсем молоденькой - в день свадьбы ей было всего пятнадцать лет и три месяца,
- поразительно красивой девушке. Именно о такой жене мечтал он всю жизнь! Звали ее Мизия.
Среди ее предков были русский князь и одаренный музыкант-бельгиец. Она сама была виртуозной
пианисткой. Мизия позволяла себе всевозможные прихоти, не меньше, чем Лотрек (он втайне
любил ее), но, в отличие от него, она жила в каком-то фантастическом мире и все подчиняла своим
капризам. Готовясь к свадьбе, она истратила на белье, на "приданое феи", триста тысяч золотых
франков - все деньги, которые дали за ней родители.
Натансоны и их друзья очень скоро приняли Лотрека в свой круг и полюбили его. Он стал
печататься в "Ревю бланш". Через некоторое время он попросил Мизию позировать ему для
обложки брошюрки с песней Дио "Целомудрие". Лотрек сошелся и с некоторыми писателями,
сотрудничавшими в редакции, в частности с Тристаном Бернаром, уроженцем Франш-Конте,
сохранившим свой провинциальный акцент. Тристан Бернар был человеком с отзывчивой душой
- свою чувствительность он прятал за добродушной насмешливостью, - мягким скептиком,
обладавшим чувством юмора, страстно любившим хорошую кухню и отличные вина. Радуясь
какой-нибудь остроте или изысканному блюду, он тряс своей большой черной бородой
"ассирийского жреца". Подружился Лотрек и с Роменом Коолюсом.
У Коолюса была маленькая бородка мушкетера, большой лоб и темные бархатистые глаза.
Как и Таде Натансон, он был на четыре года старше Лотрека. Коолюс, как никто, дорожил своей
независимостью, но Лотрек буквально обворожил его. Требовательный, деспотичный, но в то же
время предупредительный и ласковый, Лотрек очень скоро подчинил себе Коолюса. Он звал его
Колетт, и вот Колетт должен был всюду сопровождать Лотрека, включая и дома терпимости. Раз
он, Лотрек, может заниматься там живописью, то почему Коолюс не может там писать? "Там
очень хорошо, - уговаривал он друга. - Это единственное место, где еще умеют чистить
ботинки". Он познакомил Коолюса со своими подругами. "Полетта великолепна, правда?.. Мы
любим друг друга. Не уходи! Посмотри на ее груди. Да я к ней не притрагиваюсь... Полюбуйся на
плечи. Да не удирай! Мы любим друг друга. Не смейся... А зад-то у нее воистину императорский.
Ее надо любить... Надо... Ты согласен?"
И вот у Коолюса в публичном доме появляется свой письменный стол, как у Лотрека
мольберт.
Коолюс увлекался театром и очень сожалел, что Лотрек так редко посещает его. Он был
убежден, что художник смог бы почерпнуть там массу новых интересных тем для своих рисунков
и живописи. Сперва Лотрек сопротивлялся, но в конце концов дал себя уговорить. Тем более что
летом большинство кафешантанов закрывалось. В сентябре Лотрек пошел в "Комеди Франсез" на
спектакль "Ученые женщины".
С тех пор он стал постоянным зрителем. Театры, так же как в свое время кабаре, цирки (он
только что написал клоуна Бум-Бума с его поросенком), кафешантаны, покорили его. И, как
всюду, спектакль для него не ограничивался сценой. "Комеди Франсез" стала для него золотой
жилой. Он наслаждался несколько чопорной атмосферой, которая царила там, величавым видом
билетерш в наколках, высокопарной дикцией актеров, молитвенным видом старых театралов и
даже красными креслами. И в его литографиях тут же стали появляться театральные мотивы:
различные сценки в театре, актеры Лелуар и Морено в "Ученых женщинах", Барте и Муне-Сюлли
в "Антигоне".
Лотрек ходил не только в "Комеди Франсез", но и в "Варьете", в "Театр либр", в
"Ренессанс". Сделав подряд три афиши - одну для Кодьё, вторую для Брюана ("Аристид Брюан в
своем кабаре") и третью - рекламу романа "У эшафота", который должен был печататься в
"Матен", Лотрек одну за другой выпускал литографии, посвященные театральной жизни.
В ноябре он взялся иллюстрировать программу "Банкротства" Бьёрнстьерне Бьёрнсона для
"Театр либр" Антуана. Тогда же Жорж Дарьен, автор "Долой!" и "Бириби", основал при
поддержке Ибельса иллюстрированный еженедельник "Эскармуш", в котором сотрудничали
Анкетен, Вюйар и Вийетт. Лотрек предложил для этого журнала серию литографий, посвященных
театру. За короткое время существования этого еженедельника Лотрек успел напечатать в нем
двенадцать литографий.
В одной из них он снова перенесся в "Мулен Руж", изобразив там за столиком своего отца
и сопроводив рисунок следующей подписью: "Ну, не герой ли? Конечно, герой". И сам объяснял:
"Мой отец, когда кутит, пьет только кофе с молоком".
Заимствовав у Гойи авторскую ремарку к "Бедствиям войны" - "Я это видел", Лотрек
поставил ее эпиграфом к своим литографиям для "Эскармуш".
Но у Гойи эти слова выражали ужас, у Лотрека, скорее всего, - торжество.
"Все-таки жизнь почти прекрасна!" - восклицал некогда его друг Винсент, который,
несмотря на всю тяжесть своего существования и на душевную тоску, работал как одержимый 1.

* * *
В Брюсселе в 1893 году Октав Маус распустил "Группу двадцати" и основал "Свободную
эстетику" - общество еще более смелое и новаторское.
Первая выставка "Свободной эстетики" состоялась в начале 1894 года. Маус пригласил на
вернисаж французских художников и писателей. В их числе был и Лотрек, пославший на выставку
только плакаты и литографии.
В Брюсселе Лотрек показал друзьям в Королевском музее картины художников, которые
ему особенно нравились: Ван Эйка, Кранаха, Франса Гальса, Мемлинга, Квентина Массейса. Как
всегда, он вел себя диктатором и требовал, чтобы все смотрели только те произведения, которыми
хотел полюбоваться он сам. Лишь к концу длительного осмотра, во время которого все подолгу
стояли перед "Избиением младенцев" Брейгеля или "Адамом и Евой" какого-то художника XV
века, Лотрек сделал одолжение своим терпеливым жертвам: "А теперь, господа, прежде чем уйти,
вы, если хотите, можете мельком взглянуть на Йорданса".
По его убеждению, заслуживают внимания всего несколько картин, но зато они
превосходны. Он мог битый час простоять, "упершись подбородком в барьер" 2, любуясь
"Портретом доктора Яна Шонера" Кранаха. "Это великолепно! - восклицал он. - Это
прекрасно!"
1 За 1893 год Лотрек написал около пятидесяти полотен (из них около двадцати посвящены
публичным домам), примерно сорок литографий и четыре плаката. Приводим несколько названий
литографий, напечатанных в "Эскармуш": "Мадемуазель Лендер и Брассер в "Варьете"", "Мадемуазель
Лендер и Барон", "Генеральная репетиция в "Фоли-Бержер"" (Эмиленна д'Алансон и Маркиза), "Сара
Бернар в "Федре"", "В "Мулен Руж"", "Юньон франко-рюсс" (ревю), "Антуан в "Энкьетюд"", "Мадам
Корон в "Фаусте"". Последние три литографии были напечатаны в январе 1894 г.
2 Франсис Журден.

Старый город, район собора Сент Гюдюль, романтические улочки тоже привлекали его, и
он совершал там длительные прогулки в ландо, после чего отправлялся в один из первоклассных
ресторанов - в "Жиго де Мутон" или "Этуаль" - и заказывал какое-нибудь из фирменных блюд.
Иногда он заезжал навестить знакомого путешественника, который умирал в больнице от
неизвестной болезни, - бедняга лежал весь желтый, поразительно желтый!
Да, жизнь очень жестока, но Лотрек возьмет от нее все что можно. "Жизнь прекрасна!" -
твердил он. Но близких людей, таких, как Тапье, или Жуаян и Гози, или сердечный Таде
Натансон, нелегко было обмануть, они знали или, скорее, чувствовали, что за непоседливостью
Лотрека, за его озорными выходками и смехом таятся горечь и неудовлетворенность. Многих его
удивительная жизнерадостность обманывала. Ведь он выглядел таким счастливым! Он всех
заражал своей беспечностью, своим весельем. Он был чудесным компаньоном. Ему не только все
прощали, терпели его чудачества, подчинялись его капризам, но жаждали его общества. Стоило
хоть недолго побыть с ним, как уже не хотелось расставаться. Друзья жили его жизнью, смеялись
его смехом, тянулись к тому же, к чему тянулся он.
Лотрек мог восторгаться какой-нибудь толстой бельгийкой, которая, сидя одна в
брюссельском ресторане за столиком, уставленным рюмками, уписывала пекшу или бекасов в
шампанском; он яростно отстаивал у таможенников право перевезти через границу ящик
можжевеловой водки или бельгийского пива, он способен был в Париже, выбравшись из толпы,
заявить: "В симфонии запахов человеческого тела кисловатый запах пупка занимает то же место,
что треугольник в оркестре. Уж я-то в этом разбираюсь!" 1 Если он замечал, что на него глазеют,
он сразу настораживался, "словно сова, выпустившая когти при виде опасности". Однажды он в
бешенстве избил своей палкой журналиста, который шутки ради схватил его за локти и
приподнял.
1 Морис Жуаян.

Лотрек с упоением рассказывал: "Знаете, что я обнаружил на улице Лепик? Можно
обалдеть! На стенке писсуара какой-то бедняга написал: "Жена оскорбляет меня, цорапает (через
"о"), изминяет мне (через "и"), - а дальше уже гладко, без ошибок: - и чем больше она меня
мучает, тем больше я люблю ее". Здорово, а? Разве это не замечательно?" Да, видя этого бодрого,
непосредственного, немного чудаковатого, остроумного, наблюдательного и неугомонного
человека, трудно было поверить, что вся его кипучая деятельность вызвана не только
жизнерадостностью.
Никому и в голову не приходило, что Лотрек своим неистовством бросал вызов судьбе, что
вся его жизнь - это исступленный танец смерти, а его исполнители - звезды кафешантанов,
актеры, клоуны, проститутки - те мужчины и женщины, в чьи лица он впивался испытующим
взглядом, резко и беспощадно срывая с них маски, все, кого он как бы увлекал за собой в буйную
пляску, - на самом деле были лишь статистами.
Однажды братья Натансон пригласили Лотрека и еще нескольких друзей на ужин, решив
потом отправиться по кабаре. Лотрек в тот вечер был на редкость молчалив, не пил. Таде
Натансон, наблюдая за ним, недоумевал: почему он так печален, какая тоска гложет его. В эту
зимнюю, но по-весеннему теплую ночь Натансоны с друзьями переходили из одного заведения в
другое, но расшевелить "чудовищно меланхоличного" Лотрека так и не смогли. Занимался серый
день, пора было расходиться. Лотрек, играя своей палкой и покачиваясь, в нерешительности стоял
на краю тротуара, словно не знал, куда ему направить свои стопы. Обеспокоенный, огорченный
этим, Таде Натансон уже готов был посоветовать ему пойти в публичный дом: там в обществе
девиц он отвлечется от гнетущих его мыслей. Но в это время одна дама, находившаяся с ними,
пригласила Лотрека на завтра к обеду, предупредив, что его ждет какой-то сюрприз. Она не ушла,
пока Лотрек не дал твердого обещания прийти.
- Что вы хотите, - объясняла она потом Натансонам, - он был грустен, так смертельно
грустен, что я побоялась оставить его одного... Нужно было чем-то заинтриговать его, чтобы ему
захотелось дожить до завтра.
Дома терпимости, тихое убежище! Материнская ласка, любовная ласка, она помогала ему
превозмочь ту боль, которую причиняла жизнь.
Однако и там Лотрека ждали разочарования. Мирей, девица с улицы Амбуаз, та самая, что
когда-то подарила Лотреку букетик фиалок, как ни отговаривал ее Лотрек, уехала в Буэнос-Айрес,
поверив торговцам женщинами, что там она за два-три года разбогатеет. "Ни одна из тех, кто
уехал таким образом, не вернулась", - мрачно сказал Лотрек.
После этого Лотрек перестал ходить на улицу Амбуаз. Он перебрался в новый роскошный
публичный дом, открывшийся на улице Мулен, неподалеку от Национальной библиотеки.
Этот дом сразу же завоевал популярность своим комфортом, изысканностью и
эксцентричностью. Даже женщины, в основном богатые иностранки, приходили туда
полюбоваться великолепно обставленными гостиными и спальнями. В спальнях среди множества
всяких безделушек, статуэток, кариатид и подсвечников чеканной работы стояли резные и
плетеные кровати с балдахинами, в готическом стиле, в стиле Людовика XIII, Людовика XV и
XVI. В одних комнатах стены были затянуты атласом, в других - оклеены обоями или отделаны
панелями или зеркалами. Одна кровать красного дерева с высокой спинкой, украшенной большой
бронзовой фигурой обнаженной женщины, находилась в комнате с зеркальным потолком и
стенами. В другой комнате кровать в стиле ампир, по форме напоминавшая раковину, стояла на
резном паркете, который должен был изображать зыбь на море. Была там герцогская спальня,
была и китайская. Большая гостиная в мавританском стиле со стрельчатыми дверьми и
множеством украшений напоминала внутренний вид мечети.
Очень скоро Лотрек стал завсегдатаем этого заведения. Мадам Барон и ее дочь Полетт,
мадемуазель Попо, которую она выдавала за сестру, Марсель, Роланда, мадемуазель Пуа-Вер,
заимствовавшая свое имя у гравюр Утамаро (даже здесь было в моде японское искусство!), Люси
Беланже, Эльза, тоненькая австрийка из Вены с молочного цвета кожей стали моделями
художника и его утешительницами.
Он сразу же стал любимцем "девушек" и царствовал здесь, как раньше на улице Амбуаз.
Будь то в гостиной, в столовой или в спальнях - он всюду чувствовал себя дома. В этом
заведении с закрытыми ставнями Лотрек превращался в мсье Анри, художника, принца. "Он
потакает чревоугодницам, приносит вино любящим выпить, смешит хохотушек". Он каждый раз
приходил с охапками цветов, вызывая детский восторг у жительниц дома, и каждая спешила
украсить букетом свою спальню. А ему их радость доставляла такое же - а может, и большее -
удовольствие, как ласка и внимание, которыми его здесь окружали. Проститутки не только
утоляли его плотоядный голод, они дарили ему нежность, "а ведь это лакомство не купишь". "В
воскресенье, - рассказывал Лотрек, - меня разыгрывают в кости". В их свободные часы Лотрек
устраивал бал. Они вальсировали друг с другом под звуки механического пианино. В своих
прозрачных одеяниях они были прекрасны, как грации в "Весне" Боттичелли.
Лотрек наслаждается обнаженным телом. Его отношения с женщинами предельно просты.
"Маленький Приап" раз и навсегда решил ничему не удивляться и бравировал этим,
прикидывался свободным от всяких предрассудков.
Но, несмотря на свое фанфаронство, Лотрек многому изумлялся, хотя и скрывал это. Он
отнюдь не был таким уж искушенным, даже, пожалуй, был наивным, да, да, именно наивным. При
всем своем беспутном образе жизни он сохранял душевную чистоту, он был из тех, к кому не
пристает никакая грязь. Его поражало, до какой степени разврата может дойти человек. И в то же
время это вызывало в нем какое-то злорадство.
Любовь интересовала его во всех ее проявлениях, ведь в этой области он всегда чувствовал
себя браконьером. Атмосфера дома терпимости пьянила его. Извращения клиентов приводили его
в изумление. Какая изобретательность! Сколько гнусности! Сколько уродства! И после этого люди
смеют осуждать человека, изгонять его из своего общества только за то, что он уродлив внешне.
Он с любопытством, задумчиво созерцал кнуты, плетки, крест, железный ошейник и
прочие и прочие орудия истязания, которые находились в комнате пыток. Бордель на улице Мулен
был первоклассным: его обитательницы по желанию клиентов могли нарядиться невестами,
монахинями, боннами. Была здесь, конечно, и негритянка. Лотрек в восторге рассказывал, что
некий господин приходил сюда еженедельно "примерять кукольные шляпки", а одна из
проституток разыгрывала роль модистки. ""Этот миниатюрный головной убор, - говорила она,
расправляя складки, - поразительно идет вам, мадам", и кокетка от удовольствия пускала
слюну" 1. А другой... Вот эти погружения в ад помогали Лотреку на время забыть о своей судьбе.
Он пел своим звонким голосом:
Я сын Коралии
И всей компании...
В публичном доме на улице Мулен Лотрек пишет портреты своих подруг: Марсели,
Роланды, Габриэли, Ла Татуэ - двадцать сцен интимной жизни этого мирка, скрытого от всего
света.
Извечные жесты! Женщина, надевающая чулок... Кто она? Герцогиня или проститутка? А
эти две обнявшиеся женщины - к какому кругу принадлежат они? Трудно сказать... Светские
дамы и проститутки - так ли уж они отличаются друг от друга?
Наконец двери дома закрывались, и сразу же здесь начиналась будничная, спокойная,
"семейная" 2 жизнь.
Убирались плетки и хлысты. Складывались в шкаф костюмы монахинь и короткие детские
юбочки, приходил разносчик с землистым лицом и приносил хозяйке чистое белье из прачечной,
девицы напевали сентиментальные романсы или писали письма своим "возлюбленным".
Вот эту будничную, спокойную жизнь и показывал Лотрек. Но иногда из-под его кисти
выходили и более разоблачающие картины. Побывав случайно в одном третьеразрядном
публичном доме, он написал картину "Мсье, мадам и их собачка", где изобразил похожих на жаб
содержателя и содержательницу этого заведения. Жестокая картина. Запечатлел он и очередь
проституток, которые с задранными рубашками проходят врачебный осмотр. Есть у него и весьма
двусмысленная сцена ("На верхней площадке лестницы в доме на улице Мулен: "Все наверх!""), и
откровенно эротические произведения 3. Но в большинстве случаев трудно понять, из какой среды
брал Лотрек свои модели.
1 Рассказывал Натансон.
2 Морис Жуаян.
3 Действительно, у Лотрека есть произведения - их мало, - которые не смогли быть выставлены.
Они большей частью находятся в частных собраниях.

Он наблюдал за женщинами, когда они спали, изучал выражение их лиц, то грустных, то
озаренных грезами о далеком и навсегда ушедшем детстве. С какой любовью смотрел он и на
юные существа, совсем еще девочек, и на увядших женщин с помятыми лицами, припухшими
веками, усталым ртом. Они были ему сестрами. Да, "образ жизни не выбирают".
Все свои наблюдения Лотрек решил использовать в большой композиции. Он написал
мягкими, теплыми цветами - пурпурно-фиолетовым, бледно-розовым, приглушенным красным
- гостиную на улице Мулен, огромный диван и на нем сидящих в ожидании посетителей девиц...
Кажется, что в этом зале с большими колоннами женщины, отрешенные от времени, застыли в
сказочном дворце волею какого-то волшебника.
Пренебрежение общественным мнением со стороны Лотрека не знает границ. Он никогда
не скрывал, что посещает публичные дома. Но теперь он стал афишировать это, и если его
спрашивали, где он живет, он давал адрес на улице Мулен. "Меня легко найти - это дом с
жирным номером". На один из гала-спектаклей в Опере он не постеснялся привести с собой в
ложу содержательницу дома терпимости на улице Мулен, Мари-Виктуар Дени, и двух-трех
проституток этого заведения.
Лотрек пил все больше, становился агрессивным, резким. Одному светскому человеку, чья
семейная жизнь была далека от благополучной и для него, и для его жены, но который с
возмущением бросил Лотреку: "Как вы можете ходить в подобные места?", художник в кафе
заносчиво и громко ответил: "А вы предпочитаете иметь бордель у себя на дому!" В другой раз,
будучи в гостях на улице Фезандри на каком-то рауте, когда хозяин дома спросил его, не сожалеет
ли он, что пришел, и не скучно ли ему, Лотрек, тыкая в декольтированных светских дам,
увешанных драгоценностями, рассмеялся: "Мне безумно весело! Конечно, я развлекаюсь,
дорогой. Полное впечатление, что я в бардаке!"
Смех Лотрека звучал саркастически.
Дюран-Рюэль, крупный торговец картинами, задумал выставку литографий Лотрека 1.
Художник назначил ему свидание в своей мастерской на улице Мулен. Почти с сатанинским и в то
же время детским наслаждением Лотрек следил за выражением ужаса на лице Дюран-Рюэля, а
принимал он торговца так, будто они не среди проституток, а в апартаментах, увешанных
семейными портретами, в Боске или Мальроме. И еще больше он возликовал, узнав, что кучер
торговца счел оскорбительным соседство с домом терпимости и остановил своих лошадей вдали
от проклятого заведения, у подъезда, где красовалась достойная уважения вывеска нотариуса.
1 Она длилась с 5 по 12 мая.

* * *
Не выдержав конкуренции с "Мулен Руж", "Элизе-Монмартр" закрылся. Родольф Сали
продал "Ша-Нуар", хотя и намеревался в дальнейшем откупить его. Брюан разбогател, женился на
певице из "Опера-Комик" Матильде Таркини д'Ор и мечтал только об одном: перебраться в свой
родной Куртене, где он купил замок. Что же, добропорядочная жизнь имеет свои положительные
стороны: разве не прекрасно умереть домовладельцем! "Ревю бланш" переехал с улицы Мартир
на улицу Лаффит, Жозеф Оллер основал новый мюзик-холл "Олимпия" на бульваре Капуцинок...
Монмартр Лотрека агонизировал.
Вот почему Лотрек, хотя он и сделал для Клейнмана несколько литографий, изображавших
сцены в "Мулен Руж", в основном теперь писал в лучших театрах Парижа, делая этюды с Марсели
Лендер в "Мадам Сатана", с Режан и Галипо в "Мадам Сан-Жен", с Люнье-По и Берты Бади в
"Выше человеческих сил" и в "Образе", с Брандеса и Ле Баржи в "Притворщиках", а также с
Брандеса и Лелуара в той же пьесе. Последняя пьеса входила в репертуар "Комеди Франсез". В
том же театре Лотрек написал большое полотно - портрет во весь рост своего кузена Тапье,
которого он изобразил гуляющим с беспечным видом по фойе.
В апреле в "Театр либр" шел "Миссионер" Марселя Люге. Для программы этой пьесы
Лотрек сделал одну из самых своих прекрасных литографий - "В ложе с позолоченным
маскароном", где рядом с женщиной, смотрящей на сцену в бинокль, он изобразил Шарля
Кондера. Лотрек сделал также литографию для меню званого ужина, который давал главный
редактор "Тан" Адриен Эбрар, затем несколько афиш: "Брюан в "Мирлитоне"", "Фотограф
Сеско" и "Современный кустарь" - рекламу произведений искусства массового производства,
заказанную Андре Марти, издателем "Оригинального эстампа". Лотрек скомпоновал также
рекламу "Конфетти" для одного лондонского предприятия и плакат "Германский Вавилон",
посвященный последнему роману Виктора Жоза. Этот плакат пользовался большим успехом.
Лотрек открыл для себя новые звезды - шотландскую певицу Сайсси Лофтюс,
английскую танцовщицу Иду Хит и молоденькую пикантную алжирку Полер, написав очень
любопытные портреты этой эстрадной певицы, которая, по сообщению "Ви паризьен", "поет
ногами, рассказывает руками, подчеркивает всем телом". "Полер, постойте хоть секунду
спокойно, - останавливал ее Вилли. - Вы похожи на цветочек, которому хочется пипи".
Но больше всех притягивала Лотрека Иветт Гильбер. В марте, продолжая свою серию
иллюстраций к песням, Лотрек сделал литографию для "Увядшего Эроса" Мориса Донне, песни, с
которой Полер, эта "Сара Бернар парижских окраин", выступала в "Скала".
Навеки потомства вы лишены,
Привязанности мои,
Вижу, мужчины вам не нужны
В радостях вашей любви.
Иветт Гильбер совершенно покорила Лотрека, и он ходил за ней по пятам. Как всякий раз,
когда он увлекался своей моделью, он не уставал наблюдать лицо, позы, поведение этой женщины
с "профилем озорного лебедя-шутника", "которая исполняла свадебные песни на похоронные
мотивы". Все модели Лотрека, которые он рисовал, писал или изображал на литографиях, были
чем-то сродни друг другу, всех их он заставлял войти в свой мир. С Иветт Гильбер это было
сделать легко, она была его "типажем".
Чем бы ни работал Лотрек - углем, кистью, литографским карандашом, - он проникал в
душу своей модели, вживался в ее образ, изучал ее тело, лицо, ее выпирающие кости,
подключичные и подмышечные впадины, ее длинные руки, шею, ее взбегающие брови, рыжий
шиньон, остренький подбородок, ее вздернутый, словно он ловит капельки дождя, нос.
Глаз художника был жесток. В процессе творчества художник зачастую проявляет
насилие, выступает как узурпатор.
Для Лотрека Иветт Гильбер заняла в кафешантане такое же место, какое Ла Гулю занимала
в кабаре на Монмартре. Она была воплощением кафешантана, как Ла Гулю - кадрили. Лотреку
хотелось сделать афишу для Иветт Гильбер, он набросал углем на желтоватой писчей бумаге эскиз
этой афиши, подкрасил его и послал актрисе.
Иветт Гильбер не очень страдала из-за своей неблагодарной внешности. Она была
кокетлива на свой манер. Своеобразный талант Лотрека несколько обескураживал ее, но в глубине
души она была им покорена. Ее поражала таившаяся в этом гномике сила, которая толкала его на
такую суровую правду. Да, эскиз, бесспорно, сделан незаурядным человеком, и Иветт Гильбер уже
была склонна заказать Лотреку афишу, но друзья отговорили ее - она не должна соглашаться,
чтобы ее изображали такой уродливой. Певица отклонила предложение Лотрека, сославшись на
то, что афиша для ее выступлений в зимнем сезоне уже заказана и почти закончена. "Итак, -
писала она ему, - мы еще вернемся к этой теме. Но, ради создателя, не изображайте меня такой
ужасающе уродливой! Хоть немножко привлекательнее!.. Сколько людей, которые приходили ко
мне, глядя на ваш эскиз, возмущались и негодовали... Ведь многие - да, да, очень многие! - не в
силах понять искусство..."
Но Лотрек не сложил оружия. Он задумал выпустить альбом литографий, целиком
посвященный певице, с предисловием Гюстава Жеффруа. В одно прекрасное утро в
сопровождении Мориса Донне Лотрек явился к ней на квартиру на авеню Виллье. Там Иветт
Гильбер впервые встретилась с художником 1. ("Пришел гиньоль!" - воскликнул ошеломленный
лакей, вбежав доложить о неожиданном визите.) Она была поражена внешностью Лотрека.
1 Иветт Гильбер в своих мемуарах ("Песня моей жизни") пишет, что познакомилась с Лотреком в
1895 г., но она, безусловно, ошибается.

Увидев эту "огромную голову с темными волосами, красным лицом, черной бородой,
лоснящейся кожей, с толстым носом и уродливым ртом", она лишилась дара речи. Но потом "я
посмотрела Лотреку в глаза. О, до чего же они были прекрасны! Большие, открытые, лучезарные,
излучающие тепло и сияние. Я не могла оторвать от них взгляда, и вдруг Лотрек, заметив это, снял
пенсне. Он знал о своем единственном богатстве и щедро и великодушно поделился им со мной.
Когда он снимал пенсне, я увидела его руки - коротенькие, с огромной квадратной кистью.
Морис Донне сказал мне:
- Вот... Я привел к тебе на обед Лотрека, он хочет сделать с тебя наброски..."
Иветт навсегда запомнился этот обед. Подбородок Лотрека едва возвышался над столом.
Еда проваливалась в щель его рта. "Когда он жевал, его толстые вывороченные губы двигались в
такт челюстям... Подали рыбу с соусом, и Лотрек громко зачавкал". Но, как обычно, очарование
Лотрека, его простота сразу же покорили певицу. Недаром Таде Натансон совершенно
справедливо заметил как-то, что тем, кто любил Лотрека, "надо было сделать усилие, чтобы
увидеть его таким, каким он выглядел в глазах остальных".
За этой встречей последовали другие. Иветт часто позировала Лотреку, он приносил на
авеню Виллье все, что нужно для работы, и без конца рисовал актрису. Однажды, проглядывая его
наброски, Иветт обиделась и возмущенно заметила: "Да, вы действительно гений уродства!"
Художник, задетый за живое, отрезал: "Да, бесспорно".
Их встречи проходили бурно, в беспрерывных стычках. Казалось, Лотреку доставляло
удовольствие злить и шокировать певицу. "Ах, любовь, любовь! - заявлял он. - Иветт, вы
можете воспевать ее сколько угодно, но при этом затыкайте свой нос, дорогая моя... Да, да,
затыкайте нос, она дурно пахнет... Если бы вы воспевали вожделение и как при этом кипит кровь,
о, тогда я с вами согласился бы... Но любовь, бедная моя Иветт... Любви не существует!" -
говорил он скрипучим голосом. "А сердце, Лотрек? Как быть с сердцем?" - "Сердце? А сердце
не имеет с любовью ничего общего". Лотрек хохочет, вспомнив, наверное, как его далекий предок
сказал графине де ла Тремуай: "Сердце! Разве умная женщина станет говорить о сердце, когда
речь идет о постели..." "Да что вы, дорогая Иветт, у мужчин, которых любят красотки, порочны и
глаза, и рот, и руки, и все остальное..." Лотрек приходит в неистовство, его лицо трясется от
злорадного и скорбного смеха. "А женщины! На их лицах это тоже отражается!" Лотрек раскрыл
альбом и показал свои наброски: "Вот, смотрите, любящие женщины и любимые мужчины..."
Лотрек захихикал: "Полюбуйтесь этими Ромео и Джульеттами!" И снова залился смехом. Да, он
смеялся. "Ах, какой это был смех!" Он смеялся и тогда, когда Иветт высказала предположение,
что в домах терпимости он прячется от своих кредиторов. Да нет же, он живет там потому, что ему
это нравится, и нечего искать другие объяснения. Ему нравится наблюдать проституцию. Ведь
никому и в голову не приходит, что в любом уродстве есть своя красота. А Лотрек видел эту
красоту, он выискивал ее. Он друг и доверенное лицо "несчастных женщин, служащих любви".
Он знал их душу. Они прекрасны. Они достойны кисти Беноццо Гоццоли. Да, они прекрасны.
В смехе Лотрека чувствовалось искреннее волнение, и он, схватив лист бумаги, давал
выход ему, нервными линиями набрасывая чей-нибудь портрет.

* * *
Альбом "Иветт Гильбер" был выпущен Андре Марти в конце августа. В него вошло
шестнадцать литографий.
Вначале певица отнеслась к альбому одобрительно. "Я довольна и весьма благодарна вам,
поверьте мне". Но, как это уже произошло с эскизом афиши, близкие Иветт Гильбер умерили ее
восторг. Мать даже посоветовала подать на Лотрека в суд за "диффамацию". Писатель Жан
Лоррен, надушенный и напудренный сибарит с перстнями на руках, который помог Иветт сделать
карьеру и который ненавидел Лотрека, грозился порвать с ней за то, что "она согласилась, чтобы
этот человек вымазал ее гусиным пометом" (оттиски литографий были выполнены зеленым
цветом). Но Иветт Гильбер все же подписала все сто экземпляров.
Вскоре в печати появились хвалебные статьи об этом альбоме (одна из них, в "Жюстис",
была написана Клемансо), и певица полностью примирилась со своим жестоким портретистом.
Она пригласила его вместе с Жеффруа в свое поместье Во, около Мелана. Втроем они сели в
лодку и поплыли по Сене. Мужчины, в цилиндрах, гребли, а Иветт сидела у руля. "Мне
посчастливилось, - вспоминал потом Лотрек об этой прогулке, - я плыл дорогой, которую мне
указывала звезда".
Некоторое время спустя в газете "Рир", основанной Арсеном Александром, появился
новый портрет Иветт Гильбер. Лотрек изобразил ее поющей. "Певица собиралась на следующий
день в Лондон, - комментировала газета, - но, узнав, что Тулуз-Лотрек должен был дать ее
портрет в "Рир", не только согласилась позировать ему, но сама настояла на этом и спела
специально для него очаровательный припев" 1.
1 Ж. Адемар приводит такой факт: "Один черно-белый оттиск, специально изготовленный, был
присужден газетой 16 февраля 1895 г. в качестве премии победителю конкурса ребусов Гибо. Однако,
насколько известно, выигравший не явился за ним".
За 1894 г. помимо литографий, плакатов и рисунков насчитывается примерно сорок пять холстов
Лотрека (из них около тридцати посвящены домам терпимости).