Жизнь Тулуз-Лотрека

Анри Перрюшо. Перевод с французского.

Оглавление

II
ПАССАЖИРКА ИЗ 54-Й

Дурацкий час на свете,
Когда нам время спать.
Но есть и праздник, дети, -
Когда идем плясать.
Шарль Кро

За последние месяцы террористы развили бурную деятельность. Одно покушение
следовало за другим. Вайян бросил бомбу в Палате депутатов. Его казнили. В ответ анархисты
бросили бомбы в гостинице "Терминюс", на улице Сен-Мартен, в церкви Мадлен, в ресторане
Фойо, где бывали сенаторы. Кончил жизнь на гильотине Анри. В Лионе Казерио убил президента
республики Карно за то, что тот отказался помиловать Анри, Вайяна и Равашоля.
Париж жил в страхе. Полиция свирепствовала. Полученная однажды на имя консьержа
сите Ретиро телеграмма от графа Альфонса: "Спасите филина" 1 - вызвала панику и поставила на
ноги всю префектуру полиции. Тревога оказалась напрасной, ибо речь шла не о находящемся под
угрозой каком-нибудь русском аристократе, а всего-навсего о птице, которую граф Альфонс,
уезжая в Альби, забыл в своей парижской квартире.
1 По-французски "grand duc" означает и "филин", и "великий князь". - Прим. пер.

Аресты и допросы подозрительных личностей не прекращались. Весной было арестовано
двадцать четыре человека - большей частью из среды интеллигенции, хотя были в их числе и
обыкновенные бандиты, - им было предъявлено обвинение в том, что они являются членами
"шайки преступников". Среди подсудимых находился некий Феликс Фенеон, чиновник военного
министерства, прославившийся в литературном и аристократическом мире тем, что он основал
"Ревю индепандант" и выпустил брошюру об импрессионистах.
Таде Натансон, член парижской коллегии адвокатов, взял на себя его защиту.
Двенадцатого августа процесс закончился. Фенеон был освобожден. Но из министерства его
уволили. Он стал работать у братьев Натансон в "Ревю бланш" секретарем редакции.
Этот странный тридцатилетний человек, на три года старше Лотрека, сразу привлек к себе
внимание художника. Феликс Фенеон родился в Турине. Флегматичный, как англичанин,
высокий, с костлявым лицом, с гладко выбритыми щеками и редкой курчавой бородкой, он
одевался довольно эксцентрично: смешная шляпа с опущенными полями, пелерина в крупную
клетку, красные перчатки. Говорил он медленно, степенно и удивительно вычурно: "Как вы
расцениваете ваше здоровье? Удовлетворительно? Ликеры в светозарном месте, заполненном
беседующими людьми, могут, я полагаю, доставить вам удовольствие. Если наше общество не
обременит вас, я беру на себя смелость предложить вам его".
В разговоре он употреблял неологизмы. Любил, как и поэты-символисты, заниматься
словотворчеством, создавая такие "шедевры", как "остроугольные графиды" или еще
"смарагдиновые мантии".
Во время процесса его ответы председателю суда произвели сенсацию. С совершенно
невозмутимым лицом, без единого жеста он давал показания подчеркнуто вежливо, словно
извиняясь за оскорбление, которое он мог нанести суду, излагая простую и банальную правду.
Фенеон был очень скромен, никогда не выпячивался. "Мне больше по душе незаметная
работа", - говорил он. Стараясь остаться в тени, он предпочитал помогать, поддерживать других,
чем писать или выступать сам. Немногие свои статьи в "Ревю бланш" он подписывал инициалами
Ф. Ф. Фенеон занимался различными вопросами литературы, театра, а также живописи, в которой
он разбирался поразительно тонко. Он нравился Лотреку не только своим своеобразием, но и
глубоким пониманием его живописи.
В январе 1895 года театр "Эвр" поставил "Глиняную коляску" Виктора Баррюкана.
Лотрек, вместе с Вальта, сделал декорации 1, а также композицию программы этого спектакля, где
изобразил Фенеона в виде Будды (он любил сравнивать критика с Буддой), сидящим верхом на
слоне. Это была далеко не лучшая из его литографий. Возможно, поэтому Фенеон и посоветовал
Лотреку поменьше заниматься литографией и побольше - живописью.
Но если Фенеон считал, что Лотрек способен внимать чьим бы то ни было советам, то он
ошибался.
К концу 1894 года Лотрек подружился еще с одним литератором из "Ревю бланш". Как-то
ноябрьским днем он пошел к Жюлю Ренару, автору "Рыжика". Эти два человека не могли не
понять друг друга: они были ровесниками и оба тщательно скрывали чувство ущемленности.
Испытующий взгляд Ренара словно буравил собеседника, "обнажал его душу" 2. Это был взгляд
человека легкоранимого, постоянно находящегося настороже. Ренар не щадил себя, наоборот, он
без конца смаковал малейшие удары по самолюбию, чтобы еще больше растравить свои раны.
Человек трезвого, острого ума, он в своем "Дневнике" лаконично, не позволяя себе ни одного
лишнего слова, записывал свои раздумья и переживания.
1 "В программе было сказано, что декорации Тулуз-Лотрека, - писал Жан Лоррен, - и я ушел".
2 Жан-Жак Бернар.

"Крошечный кузнечик в очках, - писал он о Лотреке после их первого свидания. - Он
такой маленький, что сначала больно на него смотреть. Но в нем столько живости, он так мило
ворчит между двумя фразами и оттопыривает губы, похожие на валики обитой двери..."
Очень скоро Лотрек очаровал Ренара, как до этого - Иветту Гильбер, Фенеона и многих
других. "Чем чаще его видишь, - некоторое время спустя отмечал Ренар, - тем выше он
кажется, и в конце концов ты обретаешь уверенность, что его рост лишь чуть ниже среднего".
Честно говоря, чувство ущемленности, которое, казалось бы, связывало Лотрека с
Ренаром, было порождено разными причинами. Ренар страдал главным образом потому, что не
пользовался особым успехом у читателей и у него недостаточно большие тиражи. Но разве можно
сравнить эти мелкие писательские неприятности с трагедией Лотрека! Но что-то объединяло
писателя и художника - это, очевидно, их общая любовь к животным. Ренар в это время работал
над книгой "Естественные истории", в которой он использовал свои личные наблюдения. Лотреку
пришло в голову иллюстрировать эту книгу, и он поделился своими планами с Ренаром.
Так же как его друг Морен, Лотрек часто бывал в зоологическом саду. Он мог часами
смотреть на пеликанов, обезьян - "таких забавных и похотливых", попугаев и пингвинов. "У них
моя походка, - сказал он о пингвинах. - Очаровательно! А? Что?"
С "Естественными историями" дело пока не двигалось.
Лотрек все больше вращался в писательском мире. Под вечер он в сопровождении Тапье
шел в какое-нибудь кафе неподалеку от Оперы или площади Мадлен - в "Космополитен" на
улице Скриба, в "Вебер" или "Айриш энд америкен бар" на улице Руаяль.
В те годы в "Вебере", в час аперитива, встречались многие писатели, журналисты,
художники, музыканты, ученые. Лотрек развлекался, глядя, как за квадратными, под красное
дерево, столиками тесно сидели посетители и среди них - какая-нибудь знаменитость. А между
столиков сновал ловкий и предупредительный метрдотель Шарль.
Полер, актриса, улыбка которой напоминала гримасу, "словно она выпила сок незрелого
лимона" 1, встречалась в этом кафе с усатым поэтом Мореасом, носившим монокль, там,
покуривая тоненькие восточные сигареты, сидел Дебюсси, раскатисто смеялся, заглушая гул
голосов, Форен. Приходили туда Адриен Эбрар, Вилли, Жорж Фейдо и многие другие писатели, а
также Жан де Тинан и Каран д'Аш, Поль Суде и Леон Доде.
1 Колетт.

Лотрек садился за столик с друзьями - Жуаяном, Ибельсом, Максимом Детома, Полем
Леклерком, тоже сотрудничавшим в "Ревю бланш". Лотрек выпивал рюмку портвейна, рисовал,
съедал фондю с швейцарским сыром, играл в покер-дис 1 на вино (это исключение делалось
только для него, ибо в "Вебере" были запрещены все азартные игры и не разрешалось курить
трубку) и время от времени, подняв палец, категорическим тоном что-то изрекал. "Вы очень
остроумны, мсье де Тулуз-Лотрек", - заметил ему однажды какой-то субъект. "Мсье, - ответил
Лотрек, блеснув глазами, - уже много столетий в моем роду никто ничего не делал. Если бы я не
был остроумен, я был бы последним дураком".
Но в "Вебере" было слишком много снобов, которые ходили туда, чтобы показать себя,
полюбоваться на знаменитостей ("а потом и написать об этом", - саркастически заметил как-то
Лотрек). Ему больше пришелся по душе "Айриш энд америкен бар", открывшийся по соседству.
Лотрек сделал его своей вотчиной, стал там законодателем. Если туда случайно забредал какой-
нибудь посетитель, чья физиономия не нравилась Лотреку, он в гневе требовал от Ашиля, хозяина
бара, чтобы нежелательного посетителя "специально плохо обслужили и навсегда отбили у него
охоту появляться здесь" 2.
1 Покер-дис - азартная игра в кости. - Прим. пер.
2 Поль Леклерк.

Все в этом баре нравилось Лотреку: уютный узкий зал, ряд столиков вдоль одной стены,
блестящая, отделанная полированным красным деревом стойка у другой. "Великолепно! А?..
Прекрасно, чем не Рембрандт!" За стойкой метис Ральф - отец его был китайцем, а мать
индианка - готовил "найт-кепс", "рейнбоу-кепс" и разные другие коктейли. В этот бар ходили
главным образом англичане, увлекавшиеся бегами, тренеры, конюхи, жокеи, тоже большей частью
англичане, а также кучера из знатных домов (среди них был и тучный Том господина Ротшильда),
которые приходили сюда, пока их хозяева ужинали в одном из роскошных ресторанов квартала.
Толстяк Ашиль был швейцарцем, как и Сали, и так же, как Сали, он любил выражаться в
выспреннем стиле. Подавая Лотреку какой-нибудь коктейль, он величал его "мсье виконт-
маркиз".
Лотрек с наслаждением вдыхал запах лошадей, который завсегдатаи бара приносили с
собой с ипподромов, запах, который напоминал Англию и вызывал у него тоску по этой стране.
Английский язык звучал здесь не реже, чем французский. "Чопорные пьяницы" пили
разноцветные напитки. Можно было подумать, что находишься в Эпсоме или в Ньюмаркете.
Лотрек заказывал джин-виски, пунши, коктейли и щедро угощал всех. Как только появлялись
Фути и Шоколад, клоуны из "Нового цирка", он усаживал их за свой столик.
Фути и Шоколад, по-видимому не очень-то утомленные пантомимой, в которой они
участвовали в цирке, нередко принимались танцевать и петь под "звуки банджо и мандолины -
на них играли одна англичанка и ее сын, отец которого был мулатом из Техаса" 1. Шоколад был
негром из Бильбао. В цирке он выступал в красном балахоне, разыгрывал недотепу, получал
звонкие оплеухи и вызывал бурю восторга у зрителей своей репликой: "Шоколад - это я". Но в
баре Ашиля, забыв о своем амплуа увальня, он становился изящным и ловким. В большой кепке в
крупную клетку, он задирал ноги вверх, прыгал, вертелся волчком, напевая: "Будь мила, дорогая
незнакомка..." Лотрек сделал много набросков с обоих клоунов, нарисовал их для "Рира",
изобразил их на литографиях.
В начале 1895 года Лотрек привел в "Айриш энд америкен бар" двух новых посетительниц
- английскую танцовщицу Мэй Милтон, близкую подругу Джейн Авриль, и ирландскую певицу
Мэй Белфорт.
Однажды Лотрек забрел в кафешантан "Декадан", на улице Фонтен, и увидел на сцене
Мэй Белфорт. Одетая по моде, которую ввела Кэт Гринуэй 2, в длинное одноцветное платье с
короткими рукавами, обшитыми пышными кружевными оборками, с чепчиком, завязанным под
подбородком, она изображала маленькую девочку. Держа на руках котенка, она слащавым
детским голоском, сюсюкая, пела:
У меня есть маленький котенок,
И я так люблю его, так люблю...
"Я взял ее под свою защиту", - рассказывал Лотрек.
У этой болезненной девушки с неестественно розовыми веками были странные вкусы. Ее
целомудренное личико и ангельский вид были обманчивы. Ее тянуло ко всему грязному,
омерзительному. Она любила жаб, крабов, змей, скорпионов.
Ее сомнительное очарование привлекало Лотрека. Художник был удивительно
предупредителен с этим порочным псевдоребенком, с этой "орхидеей", как он ее окрестил (Жуаян
называл ее лягушкой). Однажды в своей мастерской Лотрек попытался ее поцеловать. Мэй
Белфорт в ужасе убежала - от художника пахло чесноком.
Она не стала его любовницей, но согласилась позировать ему. Лотрек написал пять ее
портретов, сделал несколько литографий и к началу выступлений певицы в "Пти казино"
выполнил для нее афишу - великолепное произведение в красных тонах, которое "образовало
светлое и торжествующее пятно на стенах Парижа" 3.
1 Жуаян.
2 Английская художница (1846-1901), иллюстратор многих книг.
3 Жуаян.

С этой же афишей как бы перекликается другая, сделанная Лотреком для Мэй Милтон, в
синем цвете - синее пятно.
Еще одна женщина послужила Лотреку моделью для третьей афиши, заказанной "Ревю
бланш". На ней художник изобразил "сверкающую и загадочную" Мизию в меховом болеро, с
муфтой, вуалеткой и в большой шляпе, украшенной черными перьями.
Мизия Натансон была удивительно хороша, но художник исказил черты ее лица. "Лотрек,
почему вы всех женщин изображаете уродливыми?" - спросила Мизия. "Потому что они на
самом деле уродливы", - ответил Лотрек.
В последнее время Лотрек часто бывал необычайно резок. Чрезмерное потребление
спиртного, нервное истощение, вызванное ночными бдениями, тем, что он недосыпал, не щадил
себя, никогда не отдыхал, - все это обострило его чувствительность, усугубило некоторые его
дурные наклонности и недостатки, его своенравие, раздражительность. Казалось бы, все хорошо,
он доволен, он смеется, и вдруг - словно его подменили: мрачный, он из-за любого пустяка
приходил в ярость, задевал то одного, то другого, набрасывался на кого-нибудь с бранью.
Здороваясь, жал руку с такой силой, что кости трещали, говорил колкости, на которые друзья не
обращали внимания, а у других, как, например, у актрисы Режан, о которой он сказал (у нее дурно
пахло изо рта), что "эта женщина - Сен-Готардский туннель", навсегда вызывал чувство
глубокой обиды. А потом наступал перелом, Лотрек приходил в хорошее настроение, снова
проявлял заботу о своих друзьях, о Форене например: "Бедняга, он без гроша... Надо послать ему
денег... только чтобы он не знал... а то будет смеяться надо мной".
Даже в манере говорить - его голос с каждым днем становился все отрывистей -
чувствовалось нервное напряжение. Его речь звучала все более невразумительно, он употреблял
выражения, которые понимали только его близкие друзья, что же касается остальных, "тех, кто
брюзжит, всяких там мосек" (Лотрек подражал яростному лаю собачонки), то они недостойны
"витютня с оливками" 1 и "нечего пичкать свиней апельсинами".
Лотрек пил, и пил много.
Прав был Таде Натансон, который утверждал, что кончики усов у Лотрека не успевали
просыхать. И однако его редко видели по-настоящему пьяным. Частые выпивки отравили его
организм настолько, что ему было достаточно понюхать коктейль, чтобы окунуться в "волшебную
феерию" 2. Он почти постоянно находился в состоянии легкого дурмана.
1 Витютень с оливками - одно из любимых блюд Лотрека, рецепт которого был взят у кулинара из
ресторана на улице Бургонь. Лотрек сам готовил его и угощал только избранных.
2 Таде Натансон.

Но все же однажды, один-единственный раз, Лотрек не пил, или почти не пил. В феврале
Александр Натансон устроил в своем доме на авеню Буа-де-Булонь, 60, большой прием, чтобы
показать десять великолепных панно, написанных клеевыми красками, которыми Вюйар украсил
стены его дома. Устроить этот прием предложил Лотрек. Он сделал литографические
приглашения на английском языке, где крупными буквами было написано, что на приеме будут
поданы "американские и другие напитки". Затем он потребовал, чтобы из нескольких комнат
вынесли всю мебель, приказал внести туда кресла и табуретки, в одной из комнат устроил стойку
и картины на стенах заменил рекламами ликеров и аперитивов.
Собирался ли Лотрек разыграть какой-нибудь фарс? Нет, пожалуй, он просто придумал
забаву, в которой даст волю своей фантазии и своему юмору.
Гости Натансонов - а их было триста человек - с удивлением увидели, что Лотрек
выполняет роль бармена. По этому случаю он выбрил себе макушку, снял бороду, оставив лишь
два небольших пучка волос, а под короткую белую полотняную куртку надел жилет, сделанный из
звездно-полосатого американского флага. В помощники себе Лотрек взял Детома. Он выбрал его
из числа друзей не за умение приготовлять коктейли, а за его высокий рост - вместе они
образовали очень нелепую пару. Лотрек в своем наряде, с выбритыми щеками, да еще рядом со
статным помощником, напоминал гиньоля. Его губы, теперь не прикрытые усами, казались еще
толще.
Ночь напролет он без устали хлопотал за стойкой, уставленной стаканами, бутылками,
ведерками со льдом, тарелками с лимонами, с сандвичами, с соленым миндалем и картофельной
соломкой. Лотрек взбивал коктейли, изобретая новые смеси, одна убийственнее другой, твердо
решив "свалить с ног" все фешенебельное общество. Он хотел так напоить этих почтенных
представителей литературного и художественного мира, чтобы с них слетела вся их почтенность,
хотел подорвать авторитеты, сорвать маски.
И он достиг своего. Молча, деловито он трудился не покладая рук (позже он хвастался, что
в ту ночь подал больше двух тысяч бокалов), комбинировал, составлял свои взрывчатые коктейли,
наблюдал за действием приготовленного им напитка, выжидал, когда какой-нибудь господин,
который только что ходил важно выпятив грудь, начинал спотыкаться и терять человеческий
облик, и, чтобы прикончить его, угощал рюмкой ядовитой смеси. Почти никого не пощадили
коктейли с имбирем, "любовный коктейль" и "луговые устрицы" бармена Лотрека, а чтобы
вызвать у своих жертв жажду, он подавал им на серебряном блюде сардины под горящим соусом
из портвейна и можжевеловой настойки.
Самые неосторожные захрапели очень скоро на диванах и кроватях в комнатах, куда их
перенесли, - организатор вечера, к счастью, заранее все предусмотрел.
Один захмелевший гость, уверовав в свою силу, решил помериться ею с атлетом
Альфонсом Алле и тут же был уложен на обе лопатки. Еле держась на ногах, невозмутимый
Фенеон со стаканом в руке ходил по пятам за Стефаном Малларме, который отказывался выпить
"опасную смесь" 1, пытаясь скрыться в одной из комнат. Лысый череп Вюйара покраснел. Сеско,
наигрывая на своем банджо, меланхолично пел: "Однажды утром маленький угорь..." Люнье-По
встал из-за стола и пошел, цепляясь за стены, а затем, пробормотав замогильным голосом:
"Давайте работать", - рухнул на диван.
Торжествующий Лотрек за своей стойкой молча - Don't speak to the man of the wheel 2 -
без устали взбивал коктейли, с ликованием бросая взгляды на "поле боя".
Никто из гостей уже не держался на ногах. Боннар, этот трезвенник, дремал, потом вдруг
проснулся и пробормотал, словно сквозь грезы - грезы художника: "Я хочу розовую". Его
просьба была удовлетворена немедленно. Спотыкаясь, Боннар сделал несколько шагов, прошел по
коридору и растянулся на плитках туалета, дрожа и стуча зубами.
Да, этот прием у Натансонов не забудется!
Всюду валялись тела. Храпели. Икали. Бродили, шатаясь. Комнаты смахивали на
медвежьи берлоги.
На рассвете Лотрек, бросив на стойку салфетку бармена, покинул дом на авеню Буа-де-
Булонь и в радужном настроении окунулся в утреннюю прохладу. Эту ночь он провел с пользой!
Пусть завидуют - не боюсь! -
Бармену, что профилем грек, -
Тебе, бесподобный Тулуз-
Лотрек 3.
1 Франсис Журден и Таде Натансон наиболее подробно рассказали об этом приеме. "Все искренне
веселились, - пишет Журден. - Хотя, когда на рассвете я вместе с Большим Деревом возвращался домой,
мною овладела грусть. Может быть, я понял, что эта оргия носила какой-то нездоровый характер... Лотрека
такие печальные размышления не одолевали".
2 "С рулевым не разговаривать" (англ.).
3 Это послание было адресовано Роменом Коолюсом Лотреку на следующий день после приема.

* * *
В мастерской на улице Турлак Лотрек заканчивал большое полотно с изображением
гостиной в доме терпимости на улице Мулен. Он пользовался старыми эскизами, но, кроме того,
попросил своих подруг-проституток попозировать ему. Как у него бывало всегда, когда он
длительное время изучал какую-нибудь тему - а миру проституции он посвятил не меньше
пятидесяти картин, - в этом произведении он соединил все лучшее, что было у него в
предыдущих работах. Это монументальное произведение - как бы эпилог художника. В своей
картине он написал шестерых женщин. На одну из них, в длинном платье цвета бордо, нельзя не
обратить внимание: зеленые глаза, высокая рыжая прическа, на лоб и на виски спадают прядки
волос, бледные щеки с лихорадочными розоватыми пятнами, фиолетово-пурпурный рот. Во всем
ее облике - безнадежность, полная покорность судьбе. Трагическая, скорбная фигура, пожалуй
самая волнующая из всех, написанных художником.
К картине Лотрек сделал этюд пастелью примерно такого же размера 1. По-видимому,
Лотрек придавал последней работе огромное значение. Вообще же он все реже обращался к этой
теме, все реже пользовался кистью. Все, что он хотел сказать о проститутках, он уже сказал.
Впрочем, в 1895 году он вообще писал меньше, чем в предыдущие годы, которые были
необычайно плодовиты. Если за 1893 год у Лотрека насчитывалось около пятидесяти полотен, за
1894 - сорок пять, то за 1895 - всего тридцать пять. Но работал он по-прежнему много. Он
иллюстрировал новые песенки Дио, рассказы Коолюса, меню для Сеско (в котором между
"жареным ягненком" и "овощами" значился гусиный паштет "Фюллер"), сделал литографию для
обложки пьесы Тристана Бернара "Стальные мускулы" и для последнего альбома "Эстамп
орижиналь" ("Оригинальный эстамп"), где еще раз изобразил Мизию Натансон.
Он мастерски овладел искусством литографии и уже не пользовался ни калькой, ни
предварительными угольными эскизами, а делал рисунок прямо на камне. К маю он подготовил
серию из тринадцати литографий - портреты актеров и актрис. Но следует признать, что они
оказались менее удачными, чем подобные серии, сделанные им раньше. Он настолько исказил
лица своих моделей, что многих из них трудно узнать. Может быть, он хотел сказать, что "между
всеми этими актерами существует чудовищное сходство" 2, может быть, это объясняется
случайной неудачей.
1 Масло: 115x132,5 см; пастель: 111x132 см.
2 Жак Лассинь.

Нельзя на основе этого делать вывод, что Лотрек "выдохся". Наоборот, он пробовал новые
материалы, занялся витражами, керамикой. Под его наблюдением на фаянсовом заводе Мюллера в
Иври была изготовлена крышка чайного столика, которую он преподнес в подарок Иветт Гильбер.
Под портретом певицы он шутки ради написал слова, сказанные ею по поводу эскиза, по которому
была сделана крышка: "Маленький изверг! Вы же изуродовали меня!"
Все это, естественно, отнимало у Лотрека время. Он мог бы писать больше картин, если бы
не уделял слишком много внимания литографии. Фенеон дал ему совет чаще писать маслом. Но не
только это беспокоило Фенеона.
Он был уверен, что "маленький изверг" работал с прежней страстью и с не меньшей, чем
раньше, убежденностью. Но алкоголь оказывал свое губительное действие на творчество Лотрека.
Его постоянно тянуло выпить - ради вина он бросал кисть. А время шло. Алкоголь не только
разрушал нервную систему художника, он обессиливал его. Каждое посещение бара означало
утрату еще одного шедевра.
У Натансонов Лотрек написал картину "За столом", где изобразил Вюйара, Мизию,
Валлотона и Таде, сделал портрет маслом Полер и повторил его в цветной литографии для "Рир".
Но у Лотрека появилось новое страстное увлечение - Марсель Лендер.
Светская хроника воспевала изящество, изысканность Марсели Лендер, ее "роскошные, с
безукоризненным вкусом подобранные" 1 туалеты. И раньше еще певица не раз привлекала
внимание Лотрека. В нескольких своих литографиях он изобразил ее на сцене. С февраля она
играла в "Варьете" в модной со времен Оффенбаха оперетте-буфф "Хильперик", юмор которой
очень нравился Лотреку. Марсель Лендер исполняла роль королевы Гальсвинты и с большим
изяществом танцевала фанданго и болеро. Лотрек был покорен ею. Двадцать раз подряд он таскал
с собой в театр Коолюса и садился всегда на одно и то же кресло - в первом ряду, слева.
1 "Ле рир", 16 февраля 1895 года.

Он без конца делал наброски в своей тетради для этюдов. А когда Коолюс, которому
надоело каждый вечер слушать одну и ту же песенку:
Уже бьет десять, час настал,
Сейчас проснется его милость.
Даст Бог, ему такое снилось,
Чтоб счастлив и доволен встал! -
спросил Лотрека, "зачем он так настойчиво пичкает его этой примитивной лирикой",
художник ответил, что он ходит на спектакли только ради того, чтобы увидеть спину Лендер. "Ты
только посмотри на ее спину, тебе не часто приходилось видеть такое великолепие. Она
роскошна".
И Лотрек сделал несколько литографий: "Лендер танцует", "Лендер со спины", "Лендер
анфас", "Лендер кланяется", "Поясной портрет Лендер". Немецкий журнал "Пан" заказал ему
литографию "Марсель Лендер", и он задумал - хотя, пожалуй, это была слишком сложная затея
по техническим причинам - выполнить ее в восьми цветах.
Однако все это было лишь подготовительным этапом. На его мольберте в мастерской
стоял большой холст - метр сорок пять на полтора метра, на котором он писал картину "Марсель
Лендер, танцующая болеро в "Хильперике"". Здесь он использовал все свои театральные
наблюдения.
Марсель Лендер обычно ужинала после спектакля в кафе "Вьёль" на Больших бульварах.
Однажды вечером 1 она увидела, как в кафе вошел Лотрек в сопровождении Жюля Ренара и
владельца "Матен" Альфреда Эдварда. Художник сел против своей модели. Его поведение явно
смущало актрису. Если бы он хотел вызвать у нее неприязнь, он должен был бы держаться именно
так. Ни одного комплимента, даже, скорее, враждебность. Театр? Да цирки и кафешантаны куда
интереснее! Когда метрдотель спросил Лотрека, что ему подать, тот ответил: "Копченую
селедку". Ах, во "Вьёле" нет копченой селедки? Ладно, тогда пусть принесут ветчины и банку
корнишонов. "И еще, пожалуйста, пришлите виночерпия, да поскорее. Меня мучает жажда".
Лотрек съел корнишоны, залпом, как все алкоголики, рюмка за рюмкой, запивая их бургундским.
1 Из воспоминаний Марсели Лендер, записанных Сильвеном Бонмариажем.

Он острил, говорил колкости. Он не рисовал, а только разглядывал актрису, да так
назойливо, что ей становилось не по себе. Он трижды приходил в кафе во время ее ужина. В
результате этих посещений родились "Лендер, одетая по-городскому", "Лендер сидит...". Актриса
недоумевала, чем объяснить такое внимание художника к ней, почему он все время вертится около
нее. Она не понимала, что его привлекает в ней именно то, что она некрасива. Однажды он послал
ей букет белых роз и попросил назначить ему свидание. Он пообедал у нее, потом прошел в ее
артистическую, но ни словом не обмолвился о картине, которую писал. Он приходил на каждый
спектакль и, сидя в первом ряду, впивался острым взглядом в свою жертву.
Спустя несколько недель полотно, плод кропотливой подготовительной работы, было
закончено.
Возможно, Лотрек и подарил бы картину актрисе, но Марсель Лендер, как и большинство
женщин - Джейн Авриль и Полер были в этом смысле исключением, - относилась к лишенной
галантных прикрас живописи Лотрека без особого энтузиазма 1. Лотрек подарил было картину
Полю Леклерку, но тот не захотел лишить художника этого великолепного произведения
искусства, в котором его талант достиг апогея.

* * *
Если Коолюс пробудил в Лотреке интерес к театральному миру, то Тристан Бернар - к
миру велосипедистов.
Тристан Бернар, главный редактор газеты велосипедистов, спортивный руководитель
обоих парижских велодромов - велодрома Бюффало, у ворот Нейи, и велодрома Сены в
Леваллуа-Перре - был видным деятелем в спортивной среде.
После того как в 1888 году Дюнло изобрел пневматическую шину, велосипедный спорт
расцвел с небывалой силой. Это увлечение охватило все слои общества, даже в Булонском лесу
между экипажами разъезжали такие элегантные велосипедисты, как принц де Саган или генерал
Галифе в военной форме. Не, прошли мимо этого "красивого спорта" и женщины. Сменив юбку
на зуавские шаровары, cycle women, "третий пол", как их называли, путешествовали по
предместьям Парижа и за городом 2. В газетах можно было прочитать такое объявление: "Дама-
велосипедистка, 45 лет, хочет познакомиться с мужчиной, имеющим велосипед" 3.
1 "Это ужасный человек!" - воскликнула однажды Марсель Лендер, когда кто-то из ее близких
заговорил с ней о таланте Лотрека. Но, спохватившись, тут же добавила: "Ко мне он хорошо относится... Но
что касается портрета, то я с вами не согласна..." (из книги "Танцы на каталонской лужайке" Альбера
Фламена).
2 Вскоре в Париже их появилось так много, что префект полиции запретил женщинам носить
велосипедные брюки в черте города.
3 Приводится Ж. Адемаром.

В печати стала регулярно появляться хроника, посвященная новому виду спорта, но
"веломанов" это не удовлетворяло. Их страсть была настолько велика, что обеспечивала
существование нескольких специализированных журналов и газет, вроде той, редактором которой
был Тристан Бернар.
Первые велосипедные гонки состоялись после Второй империи, и с тех пор они неизменно
пользовались большим успехом. Элегантные мужчины и роскошные женщины заполняли трибуны
велодромов, на которых под грохот оркестра проходили соревнования.
Тристан Бернар, в галифе и в котелке, руководил гонками. Естественно, что ему не стоило
никакого труда убедить Лотрека в занимательности такого зрелища.
В Тристане Бернаре Лотрека больше всего привлекало его увлечение спортом, та
эрудиция, которую он проявлял в разговоре о спортсменах или лошадях. Он мог с точностью, без
единой ошибки, ничего не забыв, перечислить родословную любого чистокровного рысака,
участника гладких бегов или скачек с препятствиями. По словам Поля Леклерка, он делал это "с
уверенностью преподавателя истории, который рассказывает генеалогию Капетингов".
Тристан Бернар ввел Лотрека в среду гонщиков, тренеров, представителей
конкурирующих фирм, выпускающих разные марки велосипедов. Отныне почти каждое
воскресенье Лотрека можно было увидеть среди официальных лиц на велодроме или у трека, а
еще чаще - в помещении для участников гонок. На сами гонки, в общем-то, ему было наплевать.
Его привлекало иное - ладные фигуры спортсменов, их мускулы, напряженные во время
состязаний или расслабленные во время отдыха, когда они отдают себя во власть массажиста.
Лотрек расхаживал по велодрому в сопровождении Тапье, время от времени
останавливался и взглядом показывал кузену на какого-нибудь атлетического сложения гонщика:
"Красота!" Затем, со свойственной ему привычкой подмечать в людях забавное, добавлял:
"Похож на камбалу, у него оба глаза с одной стороны носа".
Гонщики вызывали у него не меньший восторг, чем танцовщицы или акробаты.
Велосипедисты также были для него воплощением движения, физической силы, ловкости - всего
того, что Лотреку не было дано, того, чем он мог наслаждаться только зрительно, мог лишь
изображать на бумаге. Ничто так не привлекало Лотрека, как вид какого-нибудь верзилы,
напрягшего свои мускулы. "Разве он не прекрасен?"
"Он" - длинный, поджарый Зиммерман, победитель гонки на две тысячи метров,
крылатый американец, который был таким нескладным, когда ходил, а на велосипеде сразу же
обретал удивительную легкость; "он" - уроженец Уэльса, маленький Джимми Микаэл, с
упрямым лбом и злым лицом собаки-крысолова, который, не зная усталости, с зубочисткой во рту
летел на велосипеде со скоростью сорока километров в час.
Лотрек нарисовал обоих асов трека на литографских камнях. Зиммермана он изобразил с
велосипедом, а Микаэла - рядом с конструктором Симпсоном.
Больше всего художник подружился с гонщиками и персоналом "конюшни" Симпсона -
с Луи Бугле, представителем этой английской фирмы во Франции, человеком аристократической
внешности, высокой культуры, любившим наравне с велосипедным спортом искусство, одетым по
последней лондонской моде ("англичанин из Орлеана", - насмешливо величал его Лотрек), а
также с тренером Уорбортоном, по прозванию Шоппи.
Этот Шоппи не сходил у Лотрека с языка. Все его мысли вертелись вокруг тренера.
Каждому из своих друзей он советовал заниматься с ним. О, они будут ему только благодарны!
Ведь для здоровья нет ничего лучше спорта, не правда ли? Конечно, жаль, что сам он не может
подать им пример, но подождите... И Лотрек, поглощенный новыми идеями, купил снаряд для
гребли в комнате и в погоне за здоровьем (о том, чтобы поменьше пить и пораньше ложиться
спать, он, естественно, не думал) стал заниматься греблей в своей мастерской. Надев матросскую
бескозырку и красную фланелевую рубаху, он упражнялся много часов подряд 1.
Это увлечение - а Лотрек говорил о нем без конца, и каждый, кто приходил в
мастерскую, должен был тренироваться под оценивающим взглядом хозяина - длилось очень
недолго, и вскоре снаряд для гребли присоединился к хламу, которым была завалена мастерская.
1 "Один из жильцов дома, - рассказывает Поль Леклерк, - не понимая, что за странный
размеренный стук доносится из мастерской художника, объяснил другим жильцам, что у Тулуз-Лотрека
появилась новая причуда: он сам месит тесто и печет себе хлеб".

* * *
Ла Гулю отяжелела, расплылась и ушла из "Мулен Руж". Неудачные роды - она родила
недоношенного мертвого ребенка - ускорили ее закат.
Из всех танцовщиц там осталась только Грий д'Эгу. Рейон д'Ор вышла замуж за
американского золотоискателя с Аляски. Ла Макарона что-то повредила себе внутри, и ее
оперировал Пеан. Ушла из кабаре и открыла на улице Фроншо школу танцев, откуда выходили
новые звезды канкана, Нини Пат Ан-Лер - теперь она именовалась почтенной вдовой Моннье.
Сошли со сцены Сигаретт, Ла Туртерель, Эглантин... Закатилась звезда и Валентина Бескостного,
и он тоскливо слонялся по "Мулен Руж". По словам Джейн Авриль, он напоминал "выдохшегося
Дон Кихота". Он еще танцевал, но гораздо больше болтал. "Я прихожу сюда как любитель, -
говорил он, - как честный буржуа, по четвергам и воскресеньям. Я рантье, собственник, и живу
припеваючи. Спросите-ка в районе Эколь Милитер Валентина Бескостного! Консьержка и мой
кучер вам ответят: "Мы не знаем такого". А вот мсье Ренодена, бывшего торговца винами на
улице Кокийер, сборщика налогов, служащего у своего брата-нотариуса, - это другое дело. У
него снимают квартиры офицеры, и они отдают ему честь, когда он едет по Булонскому лесу в
собственном экипаже... Разве теперешние танцовщицы "Мулен" танцуют? Пожалуй, Ша-Ю-Као
ничего еще, но я бы ее в партнерши не взял. Единственной танцовщицей была Ла Гулю..."
Ла Гулю накопила немало денег. В эпоху ее расцвета Оллер платил ей но договору 3750
франков в неделю. Часть этих денег она сберегла и, расставшись с "Мулен Руж" и кадрилью,
открыла на ярмарке свой балаган. В костюме, шитом мишурой, напоминавшем восточный, в
обществе пяти-шести танцовщиц, она исполняла танец живота, который весьма мягко именовала
"египетским танцем" (но суть этого танца, как заметил один репортер, "была выражена
достаточно ясно"). И вот Ла Гулю подумала, что для преуспевания ее предприятия неплохо было
бы оформить балаган. Она вспомнила о Лотреке и в начале апреля обратилась к нему с просьбой о
помощи.
"6 апреля 1895
Дорогой друг.
Я приду к тебе в понедельник 8 апреля, в два часа дня. Мой балаган будет на ярмарке
Трон. Слева от входа у меня очень хорошее место, и я буду очень рада, если ты найдешь время
что-нибудь написать для меня. Ты мне скажешь, где купить холст, и я сделаю это в тот же день.
Ла Гулю".
Монументальная живопись всегда соблазняла Лотрека. Но где ею заняться? Было
совершенно очевидно, что ему еще не скоро доверят стены какого-нибудь общественного здания.
Некогда он расписал таверну Анселена в Виллье-сюр-Морен, а позже стены гостиной в доме на
улице Амбуаз. Но ярмарочный балаган? А впрочем, почему бы не попробовать? К тому же ему
было приятно оказать услугу Ла Гулю, женщине, с которой так тесно связано его творчество,
которую он столько писал и рисовал!
С ярмарки Трон Ла Гулю переберется в Нейи - там 16 июня вдоль авеню раскинет свои
балаганы и палатки ежегодная ярмарка Нёнё, модная среди представителей высшего света,
который таким образом, не слишком затрудняя себя, тешился иллюзией, что общается с народом.
На ней необходимо побывать. "Самые красивые кошечки" и "самые изысканные гуляки"
флиртовали там, стреляли в тирах в маленьких розовых поросят, лакомились сластями по
восемнадцать су за килограмм 1, которые казались им такими же восхитительными, как если бы
они были куплены у лучшего кондитера.
1 "Фен дю сьекль", 23 июня 1895 г. и 25 июня 1896 г.

Лотрек пообещал Ла Гулю к ярмарке оформить балаган: он сделает два больших
квадратных холста - примерно три метра на три; на одном напишет Ла Гулю, какой она была
некогда, танцующей в "Мулен Руж" с Валентином Бескостным, а на другом - нынешнюю Ла
Гулю, восточную женщину, вскидывающую ножку перед толпой зевак, среди которых, кроме
самого художника, можно узнать Тапье, Гибера, Сеско, Джейн Авриль и Фенеона.
Лотрек принялся за работу, но вскоре прервал ее: Жуаян собрался в Лондон, чтобы
встретиться там с Уистлером, и Лотрек решил поехать с ним.
Лотрек пользовался любым случаем, чтобы хотя бы несколько дней подышать воздухом
Англии. В этих путешествиях за Ла-Манш все занимало его, начиная с плавания на колесном
пароходе (и чем море было неспокойнее, тем больше получал он удовольствия) и кончая
обычными развлечениями и неожиданными зрелищами, которые ждали его в Лондоне: уличная
толпа, Национальная галерея и Британский музей; меланхоличные завсегдатаи трактиров (они -
о, чудо! - отбивали у него охоту пить), груды рыбы у Свитингса, в Чипсайде; бифштексы в
"Критерионе" или в "Хорс-Шо" (они "тают во рту, как пирожные"), подвалы магазина
"Либерти", где "при электрическом свете девушки-продавщицы демонстрируют сказочные ткани,
которыми славится фирма" 1; дом Уистлера со знаменитой "павлиньей комнатой", которой Лотрек
не переставал восхищаться каждый раз, когда попадал в нее, - там все было выдержано в синем
цвете с золотом.
1 Морис Жуаян.

В Лондоне Лотрек чувствовал себя как дома. Год назад туда окончательно перебрался
Шарль Кондер. Вдвоем с Лотреком они много бродили по городу. Лотрек стремился все
посмотреть, за исключением общепризнанных "достопримечательностей", которые вызывали у
него отвращение.
Кондер вращался в среде близких Оскару Уайльду художников и писателей. 1895 год был
драматичным как для поэта, так и для его друзей, восхищавшихся им. Уайльд, обвиненный в
преступлении против нравственности маркизом Кинсберри, отцом его "друга" лорда Альфреда
Дугласа, пятого апреля был арестован. Двадцать шестого апреля в суде присяжных "Олд Бейли"
начался процесс. Однажды вечером Кондер повел Лотрека к Уайльду.
Художник "с некоторым ужасом" смотрел на этого человека, который еще вчера занимал в
литературном мире такое почетное место, а теперь был причислен к уголовникам. Завтра его
вышлют за пределы родины, но он все еще хорохорится, бросая вызов закоснелому английскому
пуританизму, держится величаво, твердо веря, что победа будет за ним.
Уайльд отказался позировать Лотреку. Ну что ж, ничего не поделаешь! Но художник не
может упустить такую исключительную модель и впивается взглядом в его лицо. Сочувствовал ли
он Уайльду? Отношение английского общества к поэту поражало, даже больше - возмущало его,
но настоящей симпатии к Уайльду он не испытывал. И впрямь, не было человека более
несходного по характеру с Лотреком, чем Оскар Уайльд (Уистлер сказал об Оскаре Уайльде, что
он "яркий пример того, каким не должен быть человек искусства") - эстет в элегантных
костюмах, с вычурными манерами, любивший парадоксы, витиеватый язык и театральную
томность. "Я печален потому, что одна половина человечества не верит в Бога, а другая - не
верит в меня".
Могучая фигура Уайльда, хотя он и выглядел рыхлым, поразила Лотрека. Уайльд не хочет
позировать? Не беда! Лотрек и не нуждается в этом! Он запечатлел в своей памяти это
вызывающее, женоподобное лицо с тяжелой челюстью и ртом старой кокетки. Это поразительное
существо произвело на него такое сильное впечатление, что он ничего не забудет - ни его
дряблых щек, ни тусклого цвета лица, ни прилизанных светлых, почти желтых волос, ни
заплывших жиром маленьких презрительных глазок с набухшими под ними мешками и
нависшими веками. Вернувшись в Париж (дело Уайльда имело большой резонанс повсюду) 1,
Лотрек 15 мая напечатал в "Ревю бланш" рисунок пером - Оскар Уайльд произносит последнее
слово в суде. После этого Лотрек написал быстрыми мазками на картоне очень убедительный в
своей простоте портрет поэта: несколько линий, несколько цветных пятен, и вся сущность этого
человека - как на ладони. Продолжая работу над картинами для балагана Ла Гулю, Лотрек и там
изобразил Уайльда среди зрителей, любующихся "восточным танцем".
Вскоре Лотрек закончил свои холсты для балагана. Когда ярмарка в Нейи открылась, Ла
Гулю уже выступала на фоне панно Лотрека, которые сразу же обратили на себя внимание.
"Оба панно пользуются бешеным успехом!" - писал репортер "Фен дю сьекль", оценивая
их как "необычное оформление". "Это великолепная шутка Тулуз-Лотрека, - утверждала "Ви
паризьен", - художника весьма эксцентричного, которому вздумалось помалевать своей кистью в
народном духе, озорно и непристойно. Это канкан в фресках, потрясающее виляние бедрами. Это
танцулька! Кричащие цвета, невероятный рисунок. Но все это действительно забавно. Мало того,
художник вложил своеобразную иронию в свое произведение, написав на первом плане Оскара
Уайльда! Как хорошо, что есть на свете человек, которому наплевать на общественное мнение!"
Эти два панно были прощальным подарком художника танцовщице, выражением его
признательности ей.
Ла Гулю и Лотрек были тесно связаны с яркой, но короткой славой Монмартра, хотя и
продолжавшего существовать, но жившего уже прошлым и лаврами, которые принесли ему
неистовая кадриль, песенки Брюана и шуточки Сали 2. Все это кануло в вечность. "Не повезло! -
воскликнул какой-то элегантный господин у балагана Ла Гулю. - Вчера во время танца вдруг
оголилась ее ляжка!"
1 "Уайльд наказан за то, что он вообразил, будто живет в Италии времен Возрождения или в Греции
Сократа". - писал в "Ревю бланш" Анри де Ренье.
2 Сали умер в 1897 году, но уже за несколько месяцев до этого "Ша-Нуар" перестал существовать.

Как это обидно звучало после тех воплей: "Выше! Ла Гулю! Выше!", - которые некогда
гремели в "Мулен Руж".
Ах ты, мельница, ах, "Мулен Руж"!
Для кого мелешь ты, "Мулен Руж"?
То ль для смерти, а то ль для любви?
Для кого мелешь ты до зари?
Ла Гулю на эстраде балагана выделывала па своего "мавританского" танца. С тех пор как
она дебютировала на Монмартре, прошло десять лет, почти день в день. Но сегодня снова
художник приветствовал ее привычным жестом, подняв, словно ружье на караул, свою палку.
Вот они и опять встретились.
В последний раз.
Расставшись, они пошли каждый своей дорогой. Больше они уже не видели друг друга 1.
1 Ла Гулю опускалась все ниже и ниже. После того как она несколько раз "вяло подрыгала
ножками" в "Жарден де Пари", она исполняла "танец живота" в балагане, затем выступала в роли борца,
укротительницей зверей, купив двух пантер, четырех старых и хилых львов, гиену и меланхоличного
медведя. Она стала уродлива, "до того толста, - писал Жан Лоррен, - что на ней трещало трико". Эти
животные, хотя она кормила их плохо, сожрали все, что осталось от ее сбережений. Один из хищников во
время ярмарки в Руане оторвал руку какому-то ребенку. Лишившись последнего зверя - он то ли погиб, то
ли был продан, - Ла Гулю окончательно осталась не у дел. Дойдя до крайней степени нищеты, она
вернулась на Монмартр и там, одетая в лохмотья, торговала у входа в ночные кабаки и у "Мулен Руж"
цветами, конфетами, апельсинами. И пила. "Это жизнь моя плохая, - жаловалась она, - а сама я хорошая"
В 1914 г. Жуаян, устроив большую ретроспективную выставку Лотрека, на которой должны были быть
показаны и оба панно с ярмарки в Нейи, решил пригласить туда Ла Гулю. Он думал, что его выдумка будет
иметь успех. "Но, - писал он, - увидев эту бесформенную тушу - не женщина, а какой-то бегемот! -
которая почти не помнила художника, называла его Тудузом, путая его с пошлым портретистом, я понял,
что придется отказаться от мысли воскресить прошлое. Не все же можно воскресить через двадцать лет". В
1915 г. во время пожара сгорела часть "Мулен Руж". Ла Гулю иногда останавливалась у забора и сквозь
щели разглядывала руины храма своей славы. После войны она еще появлялась на ярмарках. Пьер Лазарев
рассказывает, что году в 1925-м он увидел балаган с огромной афишей: "Спешите видеть - знаменитая Ла
Гулю из "Мулен Руж". "Зазывала пытался заманить любопытных, рассказывая некоторые подробности ее
биографии... Выглядело же все очень убого. Поднялся занавес, и мы увидели толстую, расплывшуюся
женщину в лохмотьях. На лице ее блуждала отвратительная улыбка... Ее не смущали наши взгляды. Не
поворачивая головы, она сидела в углу эстрады на деревянном ящике, прихлебывая прямо из литровой
бутылки красное вино. Выпив все, она от удовольствия щелкнула языком, вытерла рукой рот и,
ухмыльнувшись, сплюнула на пол... Кто-то пытался вызвать в ней воспоминания: "Хорошее было времечко,
а? Помнишь?" В ответ она, еле ворочая языком и хихикая между фразами, твердила: "Еще бы! Сколько
шлюх было!.. Умора!" Ничего другого из нее вытянуть было нельзя. Не помогли никакие усилия". Затем Ла
Гулю некоторое время работала горничной в одном из домов терпимости и наконец стала тряпичницей и
нищенствовала в Сент-Уэне, парижском квартале, населенном беднотой. Она жила там в своем фургончике
с собакой Риголо, последним и единственным ее утешением. От прошлой жизни у нее сохранился только
кружевной лоскут, обрывок одной из ее пенящихся юбок, которым она "украсила серое от пыли окошечко".
В январе 1929 г. она заболела, и ее отправили в больницу Ларибуазьер, где 30 января она умерла в возрасте
около шестидесяти лет. Перед смертью она попросила позвать священника: "Отец, боженька простит меня?
Я ведь Ла Гулю". В том же году оба панно, сделанные для нее Лотреком, были приобретены
Люксембургским музеем.
У этих панно тоже есть своя биография
Примерно в 1900 г. Ла Гулю, будучи в нужде, продала их одному коллекционеру, доктору Вио. На
аукционе, где распродавалась коллекция Вио, в 1907 г. панно были куплены за 5200 франков и затем
переходили из одного собрания в другое, побывали в Скандинавии, вернулись обратно в Париж. В 1926 г.
один торговец, собственностью которого они тогда являлись, решив, что легче продать холсты меньшего
размера, не дрогнув, разрезал панно на восемь больших холстов и много маленьких. Художественные
критики яростно восстали против такого вандализма, и в конце концов оба произведения были
восстановлены и в 1929 г. куплены за 400 тыс франков Министерством изящных искусств. Переданные
Лувру в 1947 г., они сейчас находятся в одном из залов "Же де Пом"

* * *
Лотрек недолго оставался в Париже. Ему уже не сиделось на одном месте. Едва состоялось
открытие ярмарки в Нейи, как он умчался на побережье Ла-Манша, почувствовав необходимость
"подремонтировать себя".
В фуражке и куртке капитана торгового флота с золотыми пуговицами, в сопровождении
верного Детома, который своим внушительным видом охранял его от насмешек, он ковылял по
порту Гранвиля, по улицам Динара. На пляже Лотрек в облегающей тельняшке принимал
воинственные позы ("Я изображаю льва", - говорил он) и просил Гибера сфотографировать его.
Что ж, одной карикатурой больше!
Случалось, он доставал из груды хлама в своей мастерской на улице Турлак какую-нибудь
маску, напяливал ее себе на лицо: "Ведь правда, она недурна и на месте... Она меня совсем не
уродует... просто меняет!" Бедный Лотрек!
В то лето он собирался побывать на юго-западе Франции, но ему так нравилось море, что
он решил не тащиться через всю страну поездом, а сесть в Гавре на один из пароходов компании
Уормс, обслуживающий линию на Дакар, и проплыть на нем вдоль берега до Бордо. Гибер
сопровождал его.
Лотрек отплыл на "Чили". Пассажиров было мало, всего несколько человек. Лотрек вел
себя по-хозяйски. В Гавре он закупил ящики изысканного вина, портвейна и оливкового масла.
Путешествие превратилось в веселый пикник. Устроившись на кухне, как у себя дома, Лотрек
требовал, чтобы пароход останавливался у бретонских рыбацких поселков, где можно запастись
рыбой и другими дарами моря. Он готовил экипажу роскошные обеды, угощал их ухой по-
бордоски и омарами по-американски. Без устали он нарезал омаров, рубил лук и разные травы,
варил соусы, приправлял блюда томатом, перцем, коньяком или белым вином, словом, трудился
не покладая рук.
Путешествие показалось ему слишком коротким. Когда они пришли в Бордо, Лотрек вдруг
заметил одну пассажирку, на которую до тех пор не обратил внимания, так как был поглощен
кулинарией.
Она привела его в восторг.
Эта женщина была сама грациозность. В маленькой соломенной шляпке, мило надвинутой
на лоб, она лежала в шезлонге и задумчиво глядела вдаль. Какое соблазнительное создание! Ее
шелковистые светлые волосы были собраны в низкий тяжелый пучок. В смягченном тентом свете
вырисовывался ее тонкий профиль. Кто же она, эта лучезарная незнакомка?
Это была пассажирка из 54-й 1, жена колониального чиновника, ехавшая к мужу в Сенегал.
Лотрек великолепно понимал, что у него нет ни малейшей надежды на взаимность
прелестной пассажирки. Но какое это имеет значение! Он поплывет с ней дальше, он будет тешить
себя верой в то, что невозможное бывает возможным. Он будет вести себя так, будто... Он будет
жить в прелестном мире, мире грез...
1 По-видимому, речь идет о 54-й каюте.

Гибер, хотя и привык к взбалмошным поступкам Лотрека, не верил в серьезность его
намерений. Не верил до тех пор, пока "Чили" не снялся с якоря и не покинул Бордо. Итак, они
плыли в Лиссабон. И впервые Гибер возмутился и запротестовал. Он твердо решил как можно
скорее прервать этот непредвиденный вояж. На сей раз сумасбродство Лотрека перешло все
пределы!
Гибер ворчит? Ну и пусть! Не обращая внимания на его упреки, Лотрек сидел на палубе и
рисовал пассажирку из 54-й.
Легкими штрихами набрасывал он на бумаге ее мечтательное лицо, воплощение "покоя и
счастья".

* * *
В Лиссабоне, как Лотрек ни уламывал Гибера, соблазняя его охотой на слонов, утверждая,
что "четырнадцатилетние негритянки - великолепные любовницы, а опасность быть съеденным
людоедами лишь увеличивает очарование любой экспедиции" 1, Гибер упрямо стоял на своем: у
него нет никакого желания плыть в Дакар и он туда не поплывет. Ну, раз нет, значит, нет. И нечего
говорить об этом. Они сошли в Лиссабоне, но, перед тем как покинуть судно, уговорили капитана,
что тот пошлет из Сенегала в Париж телеграмму от их имени о том, что они благополучно
прибыли в Африку.
1 Шауб-Кох.

Из Лиссабона Лотрек и Гибер поехали в Мадрид, где Лотрек побывал в музее Прадо,
налюбовался там полотнами Веласкеса и Гойи. Но грезы кончились, пора возвращаться к
действительности. Caballero! Caballero! Лотрек отправился на улицы дель Гато и де-лас-Инфантас
- район Мадрида, где процветала проституция, - вдоль которых тянулись побеленные дома,
казавшиеся особенно ослепительными на июльском солнце. Из-за красных, желтых и оранжевых
штор тянулись руки, высовывались головы с черными нечесаными волосами, с вколотыми в них
алыми цветами. Caballero! Caballero! На стенах в публичных домах висели портреты тореадоров.
Внезапно Лотреку все надоело, все стало раздражать его. Нищета этих мадридских улиц,
откровенное заманивание клиентов (здесь даже полицейские помогают проституткам), грязь,
корыстная лесть, слишком откровенная продажность женщин - все это вызывало в нем
омерзение. Он покинул Мадрид с непреодолимым отвращением к накрашенным Кармен с их
помпонами и красными гвоздиками в волосах. Проехав до Толедо, где он получил большое
удовольствие от полотна Эль Греко "Похороны графа Оргаса", Лотрек вместе с Гибером сел в
поезд на Бордо 1.
1 Обычно, вслед за Жуаяном, все относят поездку в Лиссабон и Мадрид к 1896 г., однако
пассажирка из 54-й послужила Лотреку моделью для плаката, который в феврале 1896 г. уже был выставлен
в "Свободной эстетике" в Брюсселе; кроме того, существует рисунок Лотрека "В поезде Мадрид-Бордо",
сделанный в августе 1895 г.

В Бордо Лотрек с нескрываемой радостью пошел на улицу Пессак, в французские
публичные дома. Там он сделал несколько набросков пером женских головок, а также ряд
непристойных рисунков, в которых не пощадил Гибера.
Конец этого бурного лета Лотрек провел в Tocca и Мальроме. Там он немного рисовал и
писал, но больше отдыхал.
В последние летние дни в Мальроме, лежа в большом плетеном кресле, он размышлял.
Воздух был так мягок, вечер спокоен. Женщины с улицы Пессак, с улицы Мулен,
мадридские проститутки, звуки органчиков, стук кастаньет. О, любовь, о, "настоящая жизнь", о,
пассажирка из 54-й!
Сколько желанных женщин прошло мимо! Вместо любви он знал лишь подделку. Как ему
бывало больно, когда женщина, отказывая ему в любви, из жалости говорила ласковые слова,
которые ранили его больше, чем самая откровенная грубость. А какое он испытывал счастье, если
та, о которой он мечтал сам, но был отвергнут, отдавала свою любовь его другу. У него было такое
чувство, будто частица этой любви перепадала ему, и он как бы вдыхал ее аромат.
Лежа в большом плетеном кресле, прикрыв глаза, Лотрек размышлял.
С прогулки возвращались всадники, лошади ржали на лугу.
Маленькое Сокровище! Как давно это было!
Глоток за глотком Лотрек пьет абсент, хотя каждая капля для него - яд.
Он уже почти пьян. Его глаза затуманиваются.
Он поднимает с земли лягушку и прижимает ее к губам.