Жизнь Тулуз-Лотрека

Анри Перрюшо. Перевод с французского.

Оглавление

III
МУХИ

Каждый человек рождается королем, но
большинство людей умирает в изгнании.
Оскар Уайльд

Песок раскален, сосновый запах одуряющ. На этот раз морской воздух Tocca не смог
поставить Лотрека на ноги. Стояло душное грозовое лето, страшная усталость сковывала все тело
калеки. Силы слабели с каждым днем, он таял на глазах. Ноги и руки превратились в палки.
Болела грудь. Врачи определили чахотку.
В середине августа, ночью, его сразил удар.

* * *
Вио послал телеграмму графине Адели, которая немедленно приехала и, выполняя
желание сына, увезла его в замок Мальроме. Они прибыли туда 20 августа.
В Мальроме Лотрек вышел из состояния полной апатии. Он, казалось, начал оживать.
Заставив себя проглотить несколько ложек супа, он спросил: "Я поел, да?" - и снова повторил:
"Я поел, да?"
Он пытался смеяться. Он еще пытался смеяться, но смех был тихий и словно застревал в
горле. А глаза - глаза при этом были печальные.
В столовой замка, над камином, красовался начатый портрет Вио в форме адмирала.
Лотрек смотрел на него. Неужели он так и не закончит его? Художник с трудом вскарабкался на
стремянку и принялся накладывать мазки. Но он был слишком слаб. Тело его покрылось потом,
ноги дрожали, подкашивались, и чуть ли не после каждого мазка он вынужден был спускаться с
лестницы, чтобы передохнуть.
Вскоре ему пришлось отказаться от своей затеи. Пальцы не в состоянии были больше
держать кисть.
Постепенно паралич сковал все тело. Лотрек уже не мог ходить, не мог сам есть. Его
вывозили в парк в кресле-каталке. К обеду он возвращался в столовую. Портрет "провожатого"
находился прямо перед ним. Он так его и не закончит. Его руки висели плетью, они перестали
быть руками художника.
Мать хотела, чтобы к нему пришел священник. Что ж, пусть приходит. Теперь уже все
равно. Его жизнь, злая жизнь, которую ему дали, кончена. Отныне он никогда больше не будет
возмущать. Так затравленный зверь прячется в свое логово. Он как безумный носился по жизни,
пропитанный ароматом свободы и опасности, но теперь он изнемог и должен сдаться. Он вернулся
в лоно своей семьи.
Перед его невидящим взглядом встают обвитая плющом большая башня замка Боск,
черепичные крыши, холмистые луга, на которых, позванивая колокольчиками, пасутся
коричневые коровы, чуть дальше - стена сосен, а за ней высокий лес, где скакал Черный Принц.
Лошади, охотничьи собаки, ловчие - всего этого он был лишен. Роскошная, легкая жизнь, а?
Что?
"Итак, мсье Лотрек, продолжайте лечиться и мужайтесь, - сказал, прощаясь, священник.
- До скорой встречи!" "Да, да, - ответил Лотрек. - Тем более что в следующий раз вы уже
придете со своими свечками и колокольчиками".
Это была его последняя улыбка, последняя шутка.
Среди красных листьев наливаются соком гроздья винограда. Лотрек уже не выходит из
комнаты.
Он почти совсем оглох. Он больше не смеется, совсем не смеется. Очень мало говорит.
Ничто его не интересует. У него больше нет желаний, никаких желаний.
Он кажется таким крошечным в огромной постели. Он лежит под простыней - жарко! -
уставив взгляд в потолок.
Тридцать семь лет! Ему скоро исполнится тридцать семь лет. В этом возрасте умер его
друг Винсент, в этом же возрасте умерли Рафаэль и Ватто. Ла Гулю танцует с Валентином
Бескостным. У Рыжей Розы собачья голова. Брюан поливает грязью своих посетителей. Вихрем
проносятся женщины - недоступные и бесстыдные, мучительницы и утешительницы: Мизия,
пассажирка из 54-й, венка Эльза, Роланда с улицы Мулен, Мирей с улицы Амбуаз, Валадон, Мари
Шарле... "С наступлением темноты жду - не придет ли к моей постели Жанна д'Арманьяк.
Иногда она приходит, хочет отвлечь меня от грустных мыслей, развеселить. Я слушаю ее голос, но
не решаюсь смотреть на нее. Она такая статная и красивая. А я не статен и не красив..." Боск.
Лошади. Потерянная жизнь. Искалеченная жизнь. За все надо расплачиваться. За талант - тоже.
Лотрек бредит с широко раскрытыми глазами. Стоит удушающая сентябрьская жара.
Воздух в Мальроме липкий, как сироп. Ставни обоих окон прикрыты, чтобы в комнату не
проникало солнце, чтобы там было хоть чуть свежее. Мухи жужжат, не дают больному покоя.
Время от времени он пытается приподняться и отогнать их, но у него даже для этого уже не
хватает сил. Простыня давит, словно она свинцовая. Он задыхается. "Мама... - зовет он. - Мама,
я хочу пить..."

* * *
Воскресенье восьмого сентября выдалось особенно тягостное. Воздух был наэлектризован.
Ждали грозу. Мухи мучали умирающего.
Графиня Адель, стоя на коленях у постели сына, молилась рядом с перебиравшей четки
монахиней.
Лотрека поддерживали портвейном и грогом. Бред прекратился. Священник причастил его.
Из Парижа вечерним поездом приехал граф Альфонс. Когда он вошел в комнату, Лотрек взглянул
на него, а потом сказал: "Я знал, папа, что вы не пропустите момента, когда крикнут "ату!"".
Около больного еще находятся Тапье, Луи Паскаль и его мать. Все молчат. Бесшумно
ходит по комнате старая Аделина. Лотрек дышит все тяжелее. Время от времени графиня Адель
встает и кладет руку на покрытый испариной лоб сына. Лотрек с усилием тянется к ней: "Мама...
Вы! Одна вы!" И тяжело выдохнул: "Чертовски трудно умирать!"
В воздухе пахнет грозой. Душно. Вокруг больного вьются назойливые мухи.
Граф Альфонс из желания быть полезным предложил снять сыну бороду - так, говорят,
принято у арабов. Получив отказ, он тоже становится на колени у постели. Вытянув из своего
ботинка резинку, он старательно метит в сидящих на простыне мух.
Тапье стоит, наклонившись в полумраке комнаты к своему кузену. Он видит, чем занят
граф Альфонс. Лотрек переводит глаза на Тапье и шепчет: "Старый дурак!"
Это его последние слова.
В комнате стало совсем темно.
Вдали глухо гремит гром.
Графиня Адель и монашка продолжают молиться. Агония тянется бесконечно.
В два часа пятнадцать минут ночи сердце Лотрека остановилось.
Немного позже, когда все близкие скорбно сидели у тела Лотрека, над Мальроме наконец
разразилась гроза. Хлынул ливень. Молнии змейками бежали по небу. И вдруг в ночи, напоминая
раскаты грома, раздались выстрелы - в одной из башен замка граф Альфонс охотился на сов.
Дождь не утихал, заливая виноградники, то и дело озарявшиеся мертвенным светом
молнии. Графиня Адель молилась. Наверху, в башне, граф Альфонс продолжал стрелять.
По углам постели калеки потрескивали четыре свечи.