Искусство

История искусства

Жизнь Тулуз-Лотрека

Анри Перрюшо. Перевод с французского.

Оглавление

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Французский писатель Анри Перрюшо (1917-1967) - один из ярчайших мастеров жанра
сравнительно редкого и трудного - документальной биографии художника. Беллетристическая
живость сочетается в его романах с психологической проникновенностью, со способностью дать
не только портрет незаурядной личности с ее человеческими достоинствами и слабостями, но и
понять сущностные особенности творчества своего героя.
Перу Перрюшо принадлежат книги о жизни Эдуара Мане, Поля Сезанна, Огюста Ренуара,
Винсента Ван Гога и ряда других живописцев. Большая часть его книг издана и в СССР. Благодаря
Перрюшо крупнейшие фигуры мирового искусства предстают во всей драматичности своих судеб,
непростых связях со своим временем. Перрюшо практически воскрешает целую эпоху в истории
французской культуры, отмеченную кипением страстей, непримиримой борьбой искусства
официального и неофициального, а самое главное - великими творческими открытиями,
оказавшими решающее влияние на художественный процесс не только конца прошлого, но и
начала нынешнего века.
Стремление Перрюшо к достоверности фактов, точности сведений делает его
романизированные биографии поистине ценным источником для знакомства с эпохой и ее
выдающимися деятелями. Драматический сюжет, лежащий в основе его биографий, строится на
реальных событиях, описываемых порой на удивление детально, но и частные подробности опять-
таки привлекают своей подлинностью. Правда, не всегда вызывает согласие авторская
интерпретация искусства или отдельных произведений героев Перрюшо, хотя ему не откажешь в
остроте глаза, в глубине анализа. И пожалуй, не всегда убедительны и даваемые Перрюшо
психологические мотивации поступков художников. Может кого-то раздражать и чрезмерная
сентиментальность, с которой он повествует об их злоключениях. Но не является ли это
отголоском того искреннего чувства, с которым писатель вживался в мир художника? И может,
такая эмоциональная избыточность еще более притягивает читателя к книгам Перрюшо и к тем
великим мастерам, чьи образы воссозданы им столь полно и ярко?
Предельно эмоциональна и книга о жизни Тулуз-Лотрека. Ведомые автором, мы окунулись
в удивительный, причудливый, но давно исчезнувший мир и вместе с автором будто прожили те
немногие, но крайне насыщенные годы, что были отпущены его герою. Мы вошли в ту среду, где
зарождались его произведения, снискавшие позже славу, познакомились с их персонажами,
которые обрели бессмертие благодаря Лотреку. В пору его жизни сама личность художника и
сюжеты его работ провоцировали главным образом патологическое любопытство, и лишь
немногие прозревали тогда истинную глубину его искусства. Однако прошли десятилетия,
приближается столетие со дня его смерти, и дерзко явленный им некогда мир - мир полусвета,
парижского "дна" - утратил для новых поколений притягательность "запретного плода", но
художественное наследие Лотрека сохранило свою влекущую, в чем-то загадочную силу до сих
пор. И, вероятно, сейчас в нем в большей мере открывается то, что можно назвать вечным
спектаклем человеческой жизни, актуальным во все времена.
Искусство художника, мужественно преодолевающего свою физическую обреченность,
всегда вызывает уже из-за одного этого обстоятельства особое внимание. В представлении зрителя
оно не отделяется от трагической личности творца и существует в изустных и письменных
легендах в неразрывной с ним спаянности.
И, прочитав эту книгу о Лотреке, мы тоже невольно станем искать среди персонажей его
литографий, рисунков и картин маленькую фигурку длинноносого, губастого человечка. Мы
будем искать и соответствия героев книги их изображениям, мысленно ловить черты сходства.
Нам, как подчас и автору книги, невольно захочется пролить слезу над судьбой художника, выдать
"индульгенцию" его "падшим" подругам и при этом восхититься великим подвигом художника,
оказавшегося парией в обществе. Читателю может почудиться в этих словах ирония. Да, отчасти
такая ирония есть. Но разве и сам Лотрек не был ироничен и склонен к самоосмеянию? Нуждается
ли теперь в нашей жалости, снисхождении или оправдании этот художник, столь блистательно
реализовавший и себя как личность, и свой необычайно мощный творческий потенциал?
Наверное, необходимо в какой-то мере отключиться от моментов его биографии, дабы осмыслить
подлинную значимость Лотрека, понять тот факт, что в его искусстве им двигала не потребность
самоутверждения или компенсации своей физической ущербности, а острая восприимчивость к
жизненным, визуальным впечатлениям, врожденная, почти физиологическая жажда творчества.
Главные свершения Лотрека - это расширение сферы эстетического и гуманистического,
новое понимание человечности. Его искусство представляет собой очередной акт самопознания и
самоосознания человека в мире стремительно меняющихся социальных и нравственных
ценностей, в мире, теряющем привычные ориентиры - как духовные, так и пространственно-
временные. В его произведениях отражается извечная проблематика искусства: человек и мир,
человек и общество, но отражается таким образом, что заставляет говорить о нем как о мастере
принципиально новой генерации, сумевшем выразить не только свое сугубо личное восприятие
явлений современности, но и трагично-смутные предощущения будущего.
Тулуз-Лотрек принадлежал к блестящей плеяде художников-постимпрессионистов,
определивших судьбы европейского искусства XX века. Это были П. Сезанн, В. Ван Гог, Гоген.
Но параллельно с ними творили и другие мастера, значительные и полузабытые. Нельзя понять
своеобразие Лотрека вне общекультурного контекста.
В последние десятилетия XIX века художественная жизнь Франции являла собой весьма
пеструю картину. Медленно, постепенно ослабевали позиции официального салонно-
академического искусства. Продолжали успешно работать импрессионисты - именно с них на
рубеже 60-70-х годов началось радикальное обновление искусства. В 80-е годы заявил о себе
неоимпрессионизм (Ж. Сёра, П. Синьяк). Чуть позже сформировалась группа "Наби" (П. Серюзье,
Э. Бернар, М. Дени, П. Боннар и др.), связанная с символизмом. Все больше распространялся "ар
нуво" ("стиль модерн" по принятой у нас терминологии) - особенно в плакате, декоративном
искусстве. Значительную роль в повседневной жизни играли в ту пору камерные, "прикладные"
разновидности графики: оформление книг, сборников песен, нот - и, наконец, "изобразительная
журналистика" - неотъемлемый элемент прессы тех лет, отражавшей динамичный, беспокойный
ритм общественного бытия.
Разумеется, многие из этих течений, направлений, групп, сфер художественного
творчества при внешней, да порой и программной несхожести обнаруживали все же известные
точки соприкосновения. На разных уровнях прослеживаются не только общие стилевые моменты,
но и новые подходы к произведению искусства, и в первую очередь к живописи и графике. Так,
например, начинает складываться понимание картины не как "окна в мир", а как предмета,
обладающего собственной вещественной значимостью. При этом происходит эстетизация и
автономизация выразительных средств - цвета, линии; не подчиняясь больше задаче
жизнеподобного воспроизведения натуры, они обретают самоценность, подчас декоративную
красоту. Утверждается право художника на свободную трансформацию видимого мира ради
воплощения его индивидуальных представлений о действительности, неких сущностных
моментов, жажды обрести пластическую адекватность одолевающим его чувствам.
Самые общие и самые отчетливые стилевые изменения сказываются в ту пору в усилении
плоскостности изображения, динамизации пространственных соотношений, резкой активизации
линейно-ритмического начала и эмоциональной силы цвета.
Все это имеет самое прямое отношение к Тулуз-Лотреку - как к основным стилевым
закономерностям его работ, так и к их содержанию. Лотрек был независим в своих пристрастиях,
но многими нитями связан с большим и "малым" искусством своего времени, с его "одинокими
вершинами" - Ван Гогом, Сезанном, Гогеном и массовым искусством улиц - однодневными,
обиходными произведениями.
Лотрек, может быть, единственный из крупных мастеров конца века, сумевших органично
сплавить в своем творчестве масштабность общечеловеческой, общемировой проблематики с
непосредственной отзывчивостью на частные, мелкие события будней. Он был наиболее
универсальным мастером, создавшим шедевры в разных видах искусства: живописи, печатной
графике, плакате - и обогатившим их выразительные возможности. Он воплотил в них единый
мир, но с разными эмоциональными оттенками, интонациями, идя от описательности к
лаконичности формулы и наоборот или же от интимной приглушенности - к нарочитой
броскости.
Анри Перрюшо детально проследил творческий путь Тулуз-Лотрека, процесс его
профессионального формирования, и, пожалуй, нет необходимости снова рассматривать те или
иные этапы его художественного развития.
Важнее иное - раскрыть сущностные свойства образно-пластической системы Лотрека в
ее спаянности с мировидением и мироощущением мастера, отражавшими в свою очередь
изменения в социально-психологическом "самочувствии" эпохи. Это позволит и точнее
определить то место, что занимало его искусство в художественной культуре времени.
Лотрек не был столь решительным реформатором всей системы изобразительно-
выразительных средств искусства, как отказавшиеся от принципов внешне жизнеподобного
воспроизведения действительности Сезанн, Ван Гог или Гоген. И объясняется это прежде всего
тем, что на протяжении всей своей короткой жизни он был искренне привязан к непосредственно
наблюдаемой натуре, упивался бесконечным богатством ежеминутно даруемых ею зрительных
впечатлений. Аналитик и исследователь окружавшего его мира, он угадывал в частном
проявление всеобщего и, утрируя сугубо индивидуальное, добивался сжатости высказывания. И
если аналитический дар сближал его с импрессионистами, то способность мгновенного синтеза,
трансформации внезапно, казалось бы, выхваченного "куска" жизни в обладающий внутренней
цельностью автономный мир картины делала его уже представителем иного поколения.
В разных видах искусства эти способности Лотрека раскрывались по-разному. Но в основе
всего лежал его исключительный талант рисовальщика. Трудно найти другого такого художника,
который обладал бы столь блистательным даром моментально улавливать движение в его
отдельных фазах и в развитии, передавать живость мимики, характерное или случайное
выражение лица. Кажется порой, что в скорости реакции рука опережает глаз художника,
фиксируя стремительные переходы, перемены в состоянии натуры. Лотрека можно считать
подлинным виртуозом ракурсного рисования - особо трудного для художников, и такая
виртуозность была, несомненно, результатом поразительной профессиональной тренированности
руки и глаза, непрерывного, практически никогда не прекращавшегося визуального познания
натуры с карандашом или пером в руке.
Лотрек - мастер прежде всего линейного рисунка; и линия его предельно красноречива -
то задиристая и острая, твердая и ломкая, то мягкая, изгибистая, нервно спутанная или тающая,
одновременно отражающая в широком диапазоне свойства натуры и ее эмоциональное восприятие
художником.
И если способность к динамическому линейному рисунку проявилась у Лотрека еще в
детские годы, то чувство цвета развилось у него позже, и в этом плане безусловно сыграл свою
раскрепощающую роль импрессионизм. Лотрек в полной мере овладел выразительными
возможностями цвета, и живопись его не менее оригинальна, чем графика. Своеобразие его
живописного стиля - в синтезе линейного рисунка и цвета. Лотрек пишет легкими, длинными
мазками, цветными, будто шевелящимися штрихами, то "обегающими" форму экспрессивным
контуром, то распадающимися на мелкие пятнышки, так что возникает впечатление
дематериализации объема и вибрации поверхности картины. Достигаются подобные эффекты
самой техникой живописи. Лотрек обычно работал сильно разбавленными масляными красками,
обретающими чуть ли не консистенцию гуаши. Отсюда свобода и быстрота движения кисти,
стремительный темп "танцующих" линий-мазков, тонкий красочный слой, через который часто
просвечивает цвет основы. Непринужденно переходил он в рамках одного произведения от
графической четкости к колористической сложности, от дробности к обобщенности.
Непосредственное сопоставление стиля, манеры изображения и смысла может быть
слишком прямолинейным, но все же трудно удержаться от соблазна отметить то обстоятельство,
что сочетание отчетливой натурной определенности воссоздаваемых сцен и персонажей с
одновременно происходящим в живописи Лотрека растворением материальной плоти всего
сущего сообщает миру его картин нечто мнимо-реальное, а порой и ирреальное. Достоверность
оказывается обманчивой, жизнь - эфемерной... Стиль невольно отражает скрытую философию
отношения к действительности. Пробуждается чувство, что запечатленный Лотреком мир
увеселений не столько опьяняет, сколько разочаровывает. Прекрасное сливается с безобразным,
безобразное оборачивается истинно человечным... Но все относительно, все преходяще в этом
мире. И, пожалуй, именно в живописи становятся ощутимыми такие настроения.
Цвет в этом плане играет огромную роль. Художник воспринимал его как в необычайном
богатстве тончайших, изысканных оттенков (вспомним, к примеру, нежные, почти
импрессионистические красочные переливы в картине "Туалет"), так и в диссонирующей
броскости контрастов ("В "Мулен Руж""), порожденных обычно эффектами искусственного света.
Дневному свету он предпочитал искусственный - газовое освещение, своеобразные эстетические
возможности которого открыл до него Дега. Холодный, но резкий голубовато-зеленый свет
заливает многие картины Лотрека, преображая, а иногда и "съедая" живые краски натуры,
превращая лица в маски. Его воздействие усиливает неестественность зрелища, но в то же время
сообщает ему болезненную притягательность, внутреннюю возбужденность.
Драматично-терпким бывает у Лотрека столкновение едких, ядовитых пятен с более
светлыми и прохладными или же контраст ярких пятен чистого цвета, вспыхивающих на темном
фоне. Цвет для Лотрека - это своего рода драгоценная субстанция, источник некоей автономной,
чаще всего не связанной с сюжетом красоты, в каких-то случаях внешне облагораживающей
сюжет (так, пожалуй, есть известная цветовая роскошь в картине "В салоне на улице де Мулен").
Напряженно-возбуждающая экспрессия цвета, самого по себе, вне зависимости от объекта
изображения дарующего визуальное наслаждение, вновь напоминает о новой, активной роли
средств выражения как носителей сгущенной эмоциональности и вместе с тем декоративного
начала в художественных системах периода постимпрессионизма. Завоевывающая себе
самостоятельность жизнь формальных элементов, открываясь восприятию зрителя, постепенно
становится компонентом образного содержания произведения. Такое содержание оказывается
шире и глубже лежащей в его основе фабулы, богаче в смысловых оттенках.
С искусством великих постимпрессионистов у Лотрека была и иного рода связь - пусть
неявная, хотя и принципиальная с точки зрения смутно намечающегося перелома в
мироощущении эпохи. В постимпрессионизме происходит некое психологическое раздвижение
рамок бытия, генерализация запечатленного явления. Зарождается новое ощущение расширения
пространственно-временных координат мира, исходящее уже не из эмпирического опыта
повседневного существования. Действительность как поле реальной человеческой
жизнедеятельности воспринимается лишь как часть универсума, в котором властвуют могучие, не
подчиняющиеся человеку и вне человека функционирующие силы. В творимом художником
образе того или иного явления отражается это чувство своеобразной глобальности сущего, при
котором ритмы реального, привычного бытия отдельной личности отступают перед более общими
и властными ритмами большого мира. В возникающей ныне новой картине мира человек уже не
занимает главенствующего места. Антропоцентричная художественная система,
господствовавшая в европейском искусстве со времен Ренессанса, в постимпрессионизме сходит
на нет.
И если в картинах Ван Гога, Сезанна или Гогена человек подчиняется тотальной энергии
пронизывающих мироздание ритмов и становится его частью, то у Лотрека преобладающим
мотивом оказывается именно разлад человека и мира - сферы непосредственного человеческого
окружения, обретающей свойства мира вне человека. Неразделимость человека со средой его
обитания и их обостряющаяся конфликтность отражаются пластически-композиционно - в
житейски алогичном соотношении фигур и пространства.
В его многофигурных композициях, отдельных портретах ограниченное, казалось бы,
интерьерное пространство обретает под воздействием неведомых сил собственную активность.
Вздымаются полы, и вот уже человек соскальзывает с круто уходящих вверх, прямо из-под ног
диагоналей досок, сближается с передним планом, с самой поверхностью картины, где масса его
туловища будто распадается на мелкие пятна, растворяется в дожде струящихся мазков. Горит
алым цветом пол под тяжелыми ступнями Габриэля Тапье де Селейрана (в портрете 1894 года),
вот-вот убежит плоскость сцены из-под легких ножек танцующей Марсель Лендер ("Марсель
Лендер, танцующая болеро в оперетте "Хильперик""). Чуть ли не в каждой картине (особенно
остро это ощущается в живописных многофигурных композициях с запрокидывающимся вверх
пространством) мир теряет свои устойчивые параметры и будто вытесняет из себя человека.
Упруго разворачивающиеся дуги, энергично прочерченные диагонали, образующие
"скелет" композиции, своей активностью доминируют в динамичном строе картин Лотрека (где
подвижен каждый мельчайший элемент формы и где даже пустые плоскости полны напряжения);
они невольно подавляют или подчиняют себе движения изображенных персонажей. Вращения и
взлеты структурно главенствующих линий отзываются в ритмических повторах контуров, в
пластических "рифмах", пульсациях вогнутых и выгнутых форм, порождая иллюзию притяжения
и отталкивания.
Сама фрагментарность картин Лотрека, уподобленных вырезанному из потока жизни
кадру, опять-таки акцентирует отсутствие стабильности сущего. Явственно усложняющееся
соотношение человека и среды - неверной и непостоянной в своей пространственной данности
- вносит в духовную атмосферу произведений и чувство психологического дискомфорта, какой-
то потерянности. Это чувство усилено и сюжетными моментами - отчетливо звучащим мотивом
одиночества человека в толпе, людской разобщенности (в портретных композициях и особенно в
сценах массовых увеселений). Фигуры будто замкнуты в своих контурах и отъединены друг от
друга. Нет контакта (но есть жажда контакта) между персонажами в картине "В "Мулен-де-ла-
Галетт"", равнодушно проходит публика мимо темпераментно отплясывающих Ла Гулю и
Валентина Бескостного ("Танец в "Мулен Руж""). В шумную атмосферу кабаре и кафешантанов
проникает нечто тоскливое, и прозаичные детали порой выступают на первый план (вроде пустой
плоскости стола с неубранными тарелками в картине "В "Мулен-де-ла-Галетт"").
При общей подвижности - сюжетной, пластической - запечатленный в произведениях
Лотрека момент житейской ситуации воспринимается внезапно остановленным и до
неопределенности растянутым. Динамичность неожиданно оборачивается своей
противоположностью. Наиболее живые, экспрессивные фигуры вдруг застывают, навечно
распластанные и "припечатанные" резким контуром к поверхности холста или листа бумаги. Та
поза, в которой они застигнуты, уже кажется не фазой многосложного движения, развивающегося
во временной последовательности, а скорее самым случайным, непредусмотренным его
элементом. Такая остановленность, задержанность движения порождает впечатление физической
неловкости, неудобства. Появляется что-то нелепое в бешеной пляске Ла Гулю, напряженно-
натужное в сложном танце Джейн Авриль. И характерно, что такое ощущение вызывают работы,
выполненные в "синтезирующих" видах искусства - в живописи и особенно в плакате. Станковая
графика: рисунки и серии литографий - являет движение в его полноте - переходности и
сиюминутности. Такие листы схожи с кинокадрами, фиксирующими процесс в его динамичном
развитии. Так, в сериях литографий они следуют один за другим, сменяя друг друга и воссоздавая
живой многоаспектный облик модели в переменчивости моментов.
В разных ситуациях и разных состояниях предстают люди в работах Лотрека. Круг его
героев не только очерчен, но и детально описан Перрюшо. В какой-то мере он широк: от
аристократов, творческой интеллигенции до проституток; но предпочтение художник отдает миру
полусвета и "дна". Обращение к этому миру воспринималось в ту пору либо как вызов
общественной благопристойности, либо как разоблачение буржуазного общества с его показной
нравственностью (во многом это действительно так) и глубокой порочностью. Вместе с тем
трудно считать Лотрека безжалостным обличителем и моралистом или же смакующим уродство
"певцом порока". Он был неутомимым исследователем человеческой натуры (можно даже сказать,
хотя в этом есть риск двусмысленности, - исследователем естествоиспытательского толка) в
пределах той реально существовавшей действительности, что составляла его непосредственное
окружение, которое он доподлинно знал, и той части общества, с которой были так или иначе
связаны все прочие социальные слои.
Лотрек не был первым и единственным художником, запечатлевшим быстротекущие
моменты бурной и заманчивой жизни ночного Парижа, расцвет Монмартра как средоточия
городских увеселений. Форен, Виллетт, Стейнлен и многие другие художники донесли до наших
дней пеструю суматошливость этой жизни, характерный облик кафешантанов, кабаре Монмартра,
яркие типажи его посетителей и обитателей; но при всей своей завлекательности их произведения
по сравнению с лотрековскими выглядят поверхностно-описательными, легковесными.
Лотрек не был первым и среди тех, кто коснулся запретной темы продажной любви.
Достаточно вспомнить немногие работы Дега или же произведения крупнейших писателей того
времени - Мопассана, Золя...
Заслуга Лотрека в ином - в человеческой "уравненности" его героев независимо от их
социального происхождения и значимости, в выявлении того общего в жизнеощущении, реакциях,
биологическом бытии, что сближает людей разных социальных сфер в их принадлежности к
единому роду человеческому. Такой подход художника к своим персонажам поистине гуманен;
однако "уравненность" не означает нивелировки, и широкий диапазон типажей, индивидуальных
темпераментов в его произведениях сочетается с точностью и внятностью социальных и
профессиональных характеристик.
В целом ряде рисунков, литографий, этюдов, картин Лотрека (портретные изображения,
отдельные сцены) разворачивается перед зрителем повседневный быт публичного дома,
предстают фигуры его обитательниц. Эта группа произведений ныне воспринимается как
художественное исследование того женского типа, что был сформирован "древнейшей
профессией", и обусловленных ею норм устройства обыденной жизни. Метко схвачена Лотреком
профессиональная специфичность поз, движений, мимики женщин, их психологических реакций;
но вместе с тем, наблюдая их в банально-будничных ситуациях, в состоянии полной
непринужденности, художник остро чувствовал во многих из них и врожденную душевность, и
исконно женственное начало. Нередко он изображал их обнаженными, и именно Лотрек, пожалуй,
был первым европейским художником, столь решительно отказавшимся от отвлеченных эталонов
женской красоты и сделавшим эстетически значимым и ценным женское тело именно в его
индивидуальности, живой плотской и пластической неповторимости (серия "Они").
Разумеется, публичный дом отнюдь не являл Лотреку идиллию человеческого братства, и
его отношение к тому, что он видел, было резко дифференцированным. Есть нечто жутковатое,
например, в образах картины "Сдача белья в публичном доме", в то время как иные сцены
отличаются слегка насмешливой симпатией. Объективистское отношение к сюжету ("В постели")
сменяется откровенной утрированностью ситуации и образов. С эпатажной дерзостью явлена
сцена ожидания клиентов ("В салоне на улице де Мулен"), воспринимаемая как злая пародия на
буржуазный салон; подвижные физиономии превращаются в напряженные маски, естественность
сменяется профессиональным лицедейством.
Подмечая в своих моделях поведенческие стереотипы, выработанные и родом занятий, и
принадлежностью к тому или иному социальному слою, Лотрек не ограничивался фиксацией -
порой гротескно утрированной - внешнего рисунка мимики и поз. Ему были интересны и
внутренние душевные движения, и сущностные свойства личности. Но он далеко не всегда
раскрывал и обнажал их в той мере, в коей была наделена ими сама эта личность. Во многих его
портретных персонажах характеристики воспринимаются четкими и - из-за акцентирования
индивидуальных черт облика - ясными, пусть и неоднозначными, как в образе великолепно-
вульгарной Ла Гулю, где столь ощутимо авторское восхищение своей моделью.
Чаще же всего такая ясность оказывается обманчиво мнимой, и типаж человека,
выражение его лица, поза сами по себе не отражают всего содержания его характера и
внутреннего мира. Это содержание, истинная его эмоциональная настроенность, потенции
душевных перемен угадываются лишь в общем контексте произведения, во взаимоотношениях с
окружающей средой. Большинство портретов Лотрека представляют собой некий фрагмент
подвижного мира повседневности, в котором масштабно выделяется фигура модели, как,
например, в картинах "Мсье Буало в кафе" или "Делапорт в "Жарден де Пари"". На первый взгляд
эти фигуры кажутся ироничным воплощением буржуазного благополучия и самодовольства, но
антураж их - ускользающий стол, занятая своими делами публика, не замечающая наших героев,
- вносит ноту какой-то тревожной неустойчивости, подспудное чувство нарастающей изоляции.
Такие работы странно многозначны, по-своему духовно насыщены. Подобный психологизм
портретного творчества сближает Лотрека с лучшими традициями европейской классики. Но
психологизм этот нового свойства - не отчетливо выявленная душевная структура отдельного
характера, а психологизм всей атмосферы произведения, отражающей переходность душевных
состояний, их расщепленность, внутреннюю конфликтность взаимосвязи человека и социума.
Далеко не всегда в своих портретах Лотрек стремится к окончательности суждения,
категоричности оценки, давая ощутить многомерность человеческой натуры (как, например, в
ряде портретных образов Джейн Авриль, где сказывающееся в напряженности лица душевное
неблагополучие контрастирует с экспансивностью танца). Мотив неадекватности взятой на себя
социальной роли и истинной сущности человека часто встречается у Лотрека, получая то
ироничную, то драматичную интерпретацию. Не меньше увлекает его и извечная тема
лицедейства, в котором личность - особенно артистическая - способна реализовать себя
необычно и ярко (образы Иветт Гильбер).
До сих пор нами невольно делался акцент на преимущественно драматичных сторонах
искусства (прежде всего живописи) Лотрека. Но во многих его вещах не столько звучит горечь,
сколько проступает наслаждение жизнью - необычностью ситуаций, парадоксальностью
сочетаний. Он любуется фантастичностью открывающихся перед ним зрелищ, упивается блеском
искусственной роскоши, пестротой мишуры, торжествующей нелепостью нарядов. Таинственное
волшебство цвета и света, великолепие экстатичных движений танцовщиц, гибкость циркачек,
бесконечное разнообразие ликов людей - все это тоже было пиршеством для глаза. Существовал
для Лотрека и особо занимательный мир - мир животных, где венцом творения были лошади с их
свободой и упругостью стремительных движений, а забавные собачонки с выразительными
мордами казались чем-то схожими с людьми. Все любопытное и неординарное, смешное и
претенциозное, что подмечал Лотрек в действительности, заострялось им и гиперболизировалось,
но благодаря изощренности пластической системы художника никогда не наделялось чертами
карикатурности.
Как уже отмечал Перрюшо, в самые последние годы жизни Лотрека угасало его иронично-
насмешливое отношение к миру. И теперь в его искусстве на первый план выступают ощущения
боли, мрачной тревоги. Цвет обретает драматический накал, в то время как линия теряет свою
гибкость и выразительную силу. Многие исследователи видят в последних картинах проявление
творческого упадка художника. Но не отражается ли в форсированной интенсивности и
контрастности цветовых сочетаний, вырывающихся из темноты подвижной красочной массы,
вспышка трагического чувства приближения конца? Может, художник интуитивно нащупывал
что-то новое? Невольно напрашивается мысль о связи ряда последних работ Лотрека с
нарождающимся экспрессионизмом.
И если оценивать искусство Лотрека в его многосторонних связях с временем, то
следовало бы особо остановиться на такой значительной области его творчества, как искусство
плаката, в развитии которого он сыграл решающую роль. Собственно, создателем
многокрасочной, исполненной литографским способом изобразительной афиши стал в 1860-е
годы Жюль Шере. С самого своего возникновения афиши должны были выполнять не столько
рекламную, сколько декоративную функцию, украшая многочисленные заборы, которые возникли
в перестраивавшейся по проекту архитектора Османна французской столице. Они должны были
привлекать взгляд издалека, моментально приковывать к себе внимание. Плакаты Шере, с их
рокайльной кокетливостью, открыли возможность выхода художественного творчества на улицу,
к широчайшей публике и стимулировали тем самым творчество других мастеров; наиболее ярким
из них стал Лотрек. Переняв технологические усовершенствования, осуществленные Шере в
области литографии, Лотрек создал свой стиль - броский, строящийся на эффекте внезапности:
на неожиданности сопоставлений предельно обобщенных плоских силуэтов, изящных и грубых
форм. Визуально резкими были и контрастные скачки в масштабных соотношениях, ритмический
рисунок, непривычная фрагментарность композиции. Экспрессия четких контуров - то
круглящихся, то напряженно-угловатых - сочеталась с остротой цветовых сочетаний.
Нередко эти плакаты связывают со стилем "ар нуво", но такая связь сомнительна.
Слишком много внутренней энергии, монументальной силы было в афишах Лотрека. Очевидна
разница и чисто стилистическая, ведь основной признак стиля "ар нуво" - мягко текучая,
уподобленная движению органических форм извилистая линия, сплетающаяся в прихотливые
орнаменты. Даже в лучших произведениях "ар нуво" есть нечто эстетски-изысканное, что всегда
вызывало у Лотрека ироническую реакцию.

* * *
Трудно охарактеризовать искусство Лотрека во всей его полноте. Утонченное и колючее,
насмешливое и трагичное, оно обнаруживает в себе бездны человеческого содержания, которое
каждое новое поколение заново открывает для себя.
Это искусство многое предвосхитило в нынешнем веке: повлияло на становление
творчества раннего Пикассо, на сложение образного языка кинематографии. Недаром Федерико
Феллини признается, что Лотрек мог бы быть ему "братом и другом". И хотелось бы надеяться,
что и читатель, закрывая эту книгу, ощутит духовную симпатию к главному герою драматичного
повествования Анри Перрюшо и осознает, сколь непросты и тернисты пути художественного
осмысления истины в стремлении воплотить подлинное лицо своего времени.
О. В. Мамонтова