Сальвадор Дали

Сады, пруды и волны
Связь Дали с Ампурданом, вопреки общепринятому мнению, не ограничивается Фигерасом и Кадакесом. Его художественная чуткость - результат досконального изучения самобытных черт края, который он изъездил вдоль и поперек с усердием картографа. Самые разные населенные пункты -Льянса и Вилафант, Кастельо-д'Эмпуриес и Борраса, Льерс и Вила-Сакра- стали свидетелями ;го посещений, внеся свой вклад в формирование его точного восприятия этой земли.

Сделавшись неутомимым изыскателем, художник сосредоточился на предместьях Фигераса, я его открытия отразились в его ранней живописи я дневниковых записях. В работах этой поры отразились грязные мокрые улицы, серебристые оливковые рощи и позолоченные солнцем колокольни, белые домики с заросшими мхом крышами, коровы с грустными глазами и переполошенные гуси, разбегающиеся прочь от незнакомцев. Среди желтых дорожек и ярко-синей полосы моря художественный талант Дали рос, питаемый силой окружающей природы. Подтверждение этой зачарованности мы находим в юношеском дневнике художника, привилегированном источнике, позволяющем понять его повседневный мир, еще незамутненном придуманными позже легендами и масками.

Поражает, с какой невероятной, почти протокольной точностью фиксирует юный художник окружающий мир. Один пример: 24 мая 1920 года после обеда он с семьей и друзьями отравляется на прогулку в лес недалеко от Фигераса. Вот описание прогулки: "Пшеничные поля простираются вдоль заросшей чертополохом тропинки. Ветер колышет колосья, и по полю ходят золотые волны. Все сверкает под солнцем, и земля исходит силой под бременем плодородия. Поле вышито красными стежками маков, а за ним уходят в даль сады усеянных зеленеющими плодами фруктовых деревьев и рассады зреющих помидоров. Водные канавы питают корни капусты и зелени, а весенние цветы с изысканным вкусом увивают ограду колодцев. Чирикают воробьи, и ласточки летают вровень с землей. Продолжаем идти по тропинке, обрамленной ромашками и желтыми цветами. Мы с тетей ведем возвышенную беседу о коммунизме... Проходим мимо домиков у железной дороги. В каждом есть свой сад, свой колодец, своя собака, ребенок с испуганными глазами, курицы и утки, выгибающие шеи к небу, и женщина у двери дома, вяжущая чулок. В одном из домов нам выносят кувшин воды, и мы продолжаем идти в сторону леса. Лес густой и заросший. Деревья растут как попало, в беспорядке. Цветы и заросли дрока украшают ковер влажного мха, и водяные лилии поднимают свои желтые и лиловые головки, глядя в спрятанное за листвой сверкающее небо".

В этом лирическом, торжественном отрывке чувствуется одержимость автора точностью описания. Достигнув зрелости, Дали сможет добиться своей цели] благодаря детальности гиперреализма. Он забросит приемы импрессионизма и торжественный романтизм ранних лет, чтобы превратить равнину Ампурдана в величественный загадочный задник, наподобие циклорамы, на который будут проецироваться двойные образы, диковинные архитектурные конструкции, галлюцинации и причудливые фигуры. В сомнамбулическом преображении родной земли примут участие основные представители животного мира: ослы и ласточки, кузнечики и козлы, морские ежи и муравьи, которые заполонят картины художника, привнося в них таинственные или зловещие ассоциации.

Ничего этого пока нет в ранних творческих попытках, свидетельствующих о лирическом самосознании, пантеистическом и пылком, еще не знающем сновидческого богатства сюрреализма. Они - результат нежности, которую он испытывает к чудесным деревушкам в пригороде Фигераса, таким, как Вилабертран. Этот поселок, славящийся своим романским монастырем, окруженный кипарисами и пышными садами, был частым местом паломничества семейства Дали, тут они встречались с семьей его школьного товарища Района Реча. Чтобы добраться до Вилабертрана приходилось около четверти часа идти пешком по засаженной деревьями и зеленью дороге. Прогулка всегда таила в себе приятную награду - вид романской колокольни, отражавшейся в пруду аббатства. По безмятежной глади пруда, ныне недосягаемо спрятанного за металлической оградой, плавали утки и прогулочные лодки. Сальвадор восторгался прудом и запечатлел его во многих работах. Этот романтический садик настолько поразил Дали, что десятилетия спустя он попробовал воспроизвести нечто подобное у дома в Порт-Льигате. У него даже родилась идея превратить одно озеро в сцену для фильма-бреда под названием "Плотская тележка", в котором должна была участвовать старуха в костюме тореро, стоящая по пояс в воде с омлетом на бритой голове. Каждый раз, когда омлет соскальзывает в воду, некий португалец заменяет его новым. Ни тот, ни другой замысел осуществлены не были, но они доказывают, что поселок Вилабертран нашел свое место в психологическом багаже художника.

Так же и залив Розес навсегда отпечатался на глазной сетчатке художника. Юношеские дневники показывают нам Дали в абсолютном земном единении с географией Розеса. 28 мая 1920 года Дали-отец едет в Розес по делам. Его сын и Рамон Реч присоединяются к нему, чтобы понаблюдать за природой. Дали пишет об этом дне: "Под нещадно палящим солнцем мы поднялись к греческому замку! Чувствовалось, как дрожит земля и разбегаются из-под ног ящерицы, скрываясь между камнями и колючками. Развалившиеся стены господствовали над бескрайностью синевы и света. Внизу - скалы, пена девственной белизны, зеленые морские глубины. На горизонте - горы на другом конце побережья: Багур, острова Медее, Л'Эскала, почти исчезающие в сиянии неба. Все звучало мелодией тончайших оттенков. Ласточки планировали сквозь облака. Мне захотелось полететь, бросившись в пустоту!".

После этих восторженных строк, созвучных чувству любого рыбака, не удивляет, что художник будет вспоминать Розес в период жизни в Соединенных Штатах. Настенное панно, написанное им в 1942 году в столовой Елены Рубинштейн в Манхэттене, безошибочно воспроизводит пляж Розеса, приправленный ингредиентами мифологического характера: над золотым песком шествуют призрачные всадники, а в воде идет борьба между воином и неким существом, похожим на русалку. Если бы два этих сказочных персонажа существовали в реальности, в наше время они бы непременно попали в какой-нибудь тематический парк в качестве декорации, полностью лишенные своего титанического дыхания.

Белые стены у кромки воды
Дали влюбился в Кадакес с первого взгляда, страстно и бесповоротно. В юношеских дневниках он пишет о том, как ждал летних каникул, снова и снова подсчитывая оставшиеся дни, словно узник в неволе.

Семья Дали начала проводить лето в Кадакесе с 1908 года. Отец купил у Пичотов перестроенные конюшни, в те времена практически единственную постройку на пляже Льянер в районе Эс-Сортель. Белый домик, стоящий в двух шагах от воды, окружали сады, оливковые рощи и внушительные стены сухой каменной кладки. Он был прекрасен. Поэт Карлес Коста, друг нотариуса, называл его "храмом радушия и дружбы" добавляя, что от него исходил "аромат изысканнейших духовных цветов".

Несмотря на все совершенство, у дома все-таки был один недостаток: в нем не было места для мастерской юного художника. Нотариусу удалось решить проблему, сняв небольшое помещение на мысе Пампа рядом с портом Альгер. Это была просторная обветшавшая комната на верхнем этаже рыбацкого дома. С балкона открывался вид на море и небо, и Дали мог следить, как возвращаются корабли, подставив ветру озаренные солнцем паруса. Здесь он проводил все послеобеденные часы, рисуя до темноты и первых звезд.

В то время он дружил с Жоаном Ксирау из Фигераса, который тоже проводил с родителями лето в Кадакесе. Неразлучные приятели неугомонно носились по тихим улицам поселка. Дали был заводилой. Его постоянно посещали "гениальные" идеи: то пойти ночевать на кладбище, то лечь на землю и подбросить над собой пригоршню камней, чтобы посмотреть, сколько из них упадет на бросавшего. Еще Сальвадор свел знакомство с необычным юношей, сыном одного из кондитеров магазинчика "Ла Моренета". Анжель Планельс зачитывался Эдгаром По и всякой другой фантастикой и рисовал, проявляя большое воображение. Рисовал он обычно прямо за рабочим столом в кондитерской.

Как-то служанка Дали, покупая там хлеб, увидела, как мальчик над чем-то корпит, и рассказала об этом сыну нотариуса, который заинтересовался и пошел полюбопытствовать. Так, общий интерес свел Дали и Планельса, позднее они оба оказались в рядах интернационального сюрреализма.

В результате упорной работы стены мастерской на мысу Пампа покрылись полотнами. Все, абсолютно все из них, воспроизводили отдельные фрагменты и виды поселка. Дали рисовал то одиноко стоявшую башню Креус, то окрестности Эс-Сортеля и бухты Нанс, то красочное великолепие порта Альгер. Ему нравилось забираться на ближние горные склоны и рисовать оттуда домишки на берегу залива, усеянного множеством судов. Через много лет художник признался, что красоту пейзажа определяет его структура. "Каждый холм, каждая скала будто нарисованы самим Леонардо. Что есть еще, кроме структуры? Растительность скудна, мелкие оливковые деревца покрывают своими золотыми волосами задумчивые лбы холмов с полустертыми морщинами тропинок."

Географические открытия юного Дали, однако, не ограничивались одним только поселком. Семейств нотариуса полюбило морские прогулки. Лодочником Дали был Энрикет, странноватый и весьма ленивый рыбак. Сальвадор его очень полюбил, особенно после того, как тот сказал, что волны на его картине совсем как настоящие и даже лучше, ведь "их можно сосчитать!".

Рассевшись по указанию Энрикета в лодке, вся семья обычно отправлялась на мыс Креус, восхищавший фантастическими, сверкавшими, как старое золото, скалами. Мыс Креус был средоточием тектонических катаклизмов, полный утесов, сглаженных и источенных соленым прибоем. Юный Дали любил вскарабкаться на самую верхушку скал и вытянуть руку в сторону горизонта. Плутать по этому лабиринту гигантских, изъеденных морем образований чрезвычайно увлекательное занятие. Геологические формы подсказывают человеческому воображению диковинные образы. В преображенных камнях видятся скрюченные лица, фантастические создания и доисторические растения. Жители Кадакеса давно придумали имена большинству причудливых скал: Верблюд, Старик, Монах.

Во время своих прогулок на мыс Креус Дали обычно высаживались на берег в Туделе, на небольшом лугу, затерянному среди утесов. Там они обедали в тени Алига (Орлиной скалы). Недалеко оттуда, в бухте Кульяро, можно увидеть каменный вырост, послуживший Дали натурой для картины "Великий Мастурбатор" (1929). Дали всегда восхищался этим диким краем. В "Дневнике одного гения" он утверждал: "Самое прекрасное место Средиземноморья находится точно посередине между мысом Креус и Орлиной скалой в Туделе. Величайшая красота Средиземноморья подобна красоте смерти. Параноидальные рифы Кульяро и Франкалоса - самые мертвые рифы на свете. Ни один из их фрагментов никогда не был ни живым, ни современным". Художник прав: гулять по мысу Креус все равно, что оказаться на чужой планете, враждебной и доисторической. Свое восхищение Туделой Дали передал Буньюэлю, который снял здесь самые нашумевшие сцены фильма "Золотой век" (1930).

Со временем Дали оставил рыбацкую хижину на мысу Пампа и вернулся в Льянер, обустроив мастерскую в одном из помещений на третьем этаже Дома. Белый домик уже не был единственным в округе. Постепенно Льянер превратился в престижное место, и к 1923 году летних резиденций здесь уже было в избытке. Кадакес стал курортом для преуспевающей публики. Именно в эту пору, на пасхальную неделю 1925 года, по приглашению семьи Дали сюда приехал Федерико Гарсия Лорка. Сальвадор и Ана Мария Угощали Лорку вином местного сорта "гарнача" и сахарными пончиками "креспельс", через них он познакомился с рыбаками и знаменитой Лидией (абсурдные рассуждения этой женщины настолько его впечатлили, что он увез с собой в Гранаду ее портрет). За свой недолгий визит поэт был полностью покорен "латинским морем" и "величественной пустыней виноградников и оливковых рощ'.'

Летом 1927 года Лорка еще раз приехал в Кадакес. Ему очень нравились морские прогулки в Туделу. Там они ели на обед кролика и потом дремали под укрытием огромной нависшей скалы. Как-то утром, пока Сальвадор работал, запершись в мастерской, Федерико и Ана Мария отправились на пляж Эс-Сортеля и принесли оттуда гальку, окаменелости и обкатанные стеклышки, чтобы Дали мог добавить это в свои картины. По воскресеньям Федерико с Аной Марией ходили к мессе. От звука молитв и органной музыки вкупе с образами барочного алтаря воспаряла душа. На обратном пути они заходили в кондитерскую "Ла Мальоркина", где покупали рыбок из слоеного теста. Приезд Федерико, безусловно, добавил очарования и веселья тем каникулам. И когда, по приказу отца, Лорке пришлось покинуть Кадакес, все члены семейства переживали его отъезд как настоящую потерю. Лето 1929 оказалось совершенно противоположным. Оно было ознаменовано мятежом и разрывом: в начале августа в микрокосм Дали ворвалась Гала. Елена Ивановна Дьяконова с мужем Полем Элюаром и дочерью Сесиль приехали в Кадакес и расположились в гостинице "Мирамар". Появление Галы можно сравнить с ударом молнии. Дали был сражен, впервые увидев ее на пляже Льянера в купальном костюме. Любовь завладела им мгновенно и неудержимо. Первоначальная неприязнь Галы, вызванная экстравагантными попытками художника привлечь ее внимание, очень быстро переросла в близость. Невольным свидетелем этой любви оказался Луис Буньюэль, приехавший к Дали с намерением поработать над сценарием "Золотого".

Внезапная влюбленность отодвинула мысли о работе на задний план.

Вскоре Поль Элюар уехал обратно в Париж, Сесиль и Гала остались. Нараставшее влечение художником и замужней русской дамой вызвало раскол в семье Дали: отец и сестра были торически против этой связи. Приехавший в тот беспокойный август журналист Жозеп ия Планес навестил Дали в Льянере, однако зиял происходящего. Тем не менее, он не мог ометить лихорадочной деятельности молодого человека: "Он встает засветло, по нашим меркам в образимую рань, и принимается за работу, как одержимый. Он позволяет себе только искупаться и долго полежать под нещадно палящим солнцем?

В конце сентября Гала с Сесиль уехали. Дали вновь встретился со своей музой в Париже, куда приехал 20 ноября того же года открывать свою выставку в галерее Гойманса. Среди ин была одна работа под названием "Священное це" (1929) со следующей фразой: "приятно да плюнуть на портрет своей матери". Когда отец и Ана Мария об этом узнали, их гневу не ) предела. Отец изгнал Сальвадора из Фигераса, зав ему хорошенько подумать о случившемся в кесе. Там они с Буньюэлем продолжили работу ценарием. Через несколько дней Дали получил oт отца письмо, в котором его бесповоротно изгоняли на семьи. В ответ на это художник остригся и оставил волосы их на пляже Льянера. Обрившись то, он нарисовал свой автопортрет с морским ежом на голове. Мирные летние дни в белом домике закончились. К выходу на сцену готовился Порт-Льигат.

Назад

К списку картин